"Культур-мультур". Наивно думать, что все ушло безвозвратно

Роман «Культур-мультур» башкирского писателя, главного редактора газеты «Истоки» Айдара Хусаинова опубликован в 60-м выпуске международного литературного журнала «Крещатик».

В романе описываются жизнь и события 90-х годов прошедшего столетия. По словам писателя, этот временной период в романе появился не случайно.

 

— Конец 90-х — это не просто конец квартала или года, это конец века и тысячелетия, — говорит Айдар Хусаинов. — Мне было важно показать ту жуткую атмосферу, в которой мы все жили. Отголоски того времени еще с нами, и наивно думать, что все ушло безвозвратно. Роман необходим общественному сознанию, чтобы освободиться от тягостного прошлого, которое мешает жить и идти вперед.

Айдар ХУСАИНОВ

Культур-мультур

Роман

Часть первая

1

Ранним утром второго января 1999-го года темное небо над Уфой подернулось судорогой и замерцало дневным светом. Дома, лишенные покрова сумерек, вздрогнули, но, словно припомнив, что такое случается с ними не впервые, успокоились, уставившись в некую точку в пространстве. Они были не одиноки в своем созерцательном безразличии ко всему, что творится на свете – возле перекрестка улиц Ленина и Октябрьской революции, там, где когда-то было трамвайное кольцо, стоял человек, испытывавший приблизительно то же, что и сам город. Весь в черном, словно не стряхнувший с себя тьму ночи, он смотрел в небо, и живая пластмасса лица не выражала ничего, что могло бы как-то объяснить его состояние.
Ничего особенного, впрочем, не происходило и в той степи, которая называется небом. Однотонное пространство светилось ровно и вполне безразлично ко всему земному. Можно было пересекать его вдоль и поперек – и видеть одно и то же ровное, безразличное ко всему свечение. К тому же пустота его притягивала взор, убаюкивала сознание, погружала если не в блаженство, то во что-то близкое тому, как если бы где-то, с той стороны атмосферы, на землю смотрел Бог и слабые частицы Его взгляда передавались небу.
Падал редкий снег, где-то высоко и невидимо отщепляясь от светящегося вещества неба. Впрочем, через восемь минут он стал виден – стеклистые его структуры поплыли перед глазами, резко прыгая назад вослед движению зрачка. В небе определенно что-то было. Все же снежинки – это только шестиконечные кристаллические образования, не более того. А здесь что-то роилось, что-то двигалось, и было это всех форм и размеров, всех видов и мастей, словно темные тени скользили в его прозрачной глубине. Но что это были за тени, на что это было похоже – понять было невозможно. Память отказывалась служить Багрову (это он стоял на перекрестке) и уже не подбрасывала услужливых ассоциаций, как это она делала раньше, возвращая картине мира благостную простоту и завершенность, придавая ей спокойствие и безопасность. Мир стал опасен и непонятен, мир стал жесток и непредсказуем. Отчего так случилось – Багров не знал. Только что он испытывал чувство глубочайшего счастья, какое бывает с такого же глубочайшего похмелья, и вот теперь что-то случилось.
Уже девять минут он стоит на перекрестке улиц Ленина и Октябрьской революции, смотрит в небо и не может понять, что вообще происходит на свете. Решив, что лучше всего будет попытаться разобраться со всеми этими делами по очереди, он и смотрел в небо как во что-то наиболее понятное или, что одно и то же, наиболее непонятное в жизни. Пустое ровное свечение – вот что он ожидал увидеть и увидел. Это успокаивало, пока в небе четыре минуты назад не произошло что-то, чего он не мог объяснить, что только добавило хаоса в его мысли или в то, что мы привыкли называть мыслями.
Если бы происходящее в небе творилось повсюду, Багров мог бы себя успокоить, потому что всегда случается какая-нибудь вещь, объяснения которой не знает никто. Но в том-то и дело, что необъяснимое происходило в точке пространства, определяемой приблизительно так – если посмотреть на магазин «Оптика», который был отреставрирован уфимским архитектором Константином Донгузовым (память вечно подбрасывала Багрову как можно более детальную информацию, вот и теперь он вспомнил, что познакомился с ним на пресс-конференции в агентстве «Башинформ», где сей господин, отвечая на вопросы бедных журналистов, обильно применял такие слова, как «трансцендентый» и «имманентный», отчего с присутствующими случился когнитивный диссонанс и назавтра в газетах об этом событии никакой информации так и не появилось), так вот, если поднять взгляд строго вертикально вверх, то над этим самым зданием, в ужасающей дали, и появилось нечто, не имеющее ни формы, ни цвета, от чего не исходило ни мысли, ни взгляда, нечто не живое, но и не мертвое. После некоторого, очень краткого размышления Багров все-таки решил успокоиться, потому что размышления не шли на пользу человеку в состоянии второянварского похмелья, и он решил, что это просто-напросто самолет типа «Боинг». Почему именно «Боинг», он не знал, но предположил, что только сумасшедшие американцы могут лететь куда-то второго января. Второго января надо отдыхать после наступления Нового года. Это было непреложно, хотя сейчас, после того, что случилось с ним, Багров не знал, правильно это утверждение или нет. Точно так же вполне возможно, что в небе летел вертолет, который должен был подобрать какого-нибудь вполне созревшего пассажира, за которым прилетела морская пехота США или агенты «Моссада», поскольку, как известно по многочисленным кинофильмам, только эти организации выручали своих из беды.
И вместо того, чтобы продолжать развивать эту богатую мысль, Багров незаметно вернулся к самому себе и стал думать, что же такое случилось с ним. Пытаясь найти ответ на этот вопрос, он решил было, что люди – это тоже нечто типа неба. С ними может произойти что угодно, вот только он никогда не слышал, чтобы человек испытывал такие чувства, какие испытывал он – ему было все безразлично. Это проявлялось так – он не улыбался, потому что не мог улыбаться, он не мог идти, лечь или встать, он просто стоял столбом, как застыл во время того, что с ним произошло. Он был в каком-то коматозном состоянии, просто стоял и смотрел, не в силах даже пошевелиться. «Интересно, сколько времени эта херня будет продолжаться», – думал Багров, радуясь хотя бы тому, что может думать.
Пустынные улицы тем не менее были пустынны не до конца, какое-то движение наблюдалось и на них. Багров краем глаза уловил что-то знакомое, и мимо него прошла тень по имени Илюзя Капкаева.
– Здравствуйте, Багров, – сказала она холодно, и твердым шагом, медленно, как в кино, с обычным своим каменным лицом исчезла из поля зрения. Багров не удивился, потому что способность удивляться исчезла в нем вместе с прочими чувствами, однако у него – и это было странно – вдруг задвигались челюсти. Это он пытался разлепить застывшие на морозе губы. А! да ведь он хотел поздороваться, подумал Багров, как новая тень прошла мимо него.
И на этот раз первым делом среагировало зрение, Багров узнал Александра Касымова, приветствие которого затем гулко ударило в уши, отразилось от барабанных перепонок и отправилось вослед источнику звука, который удалялся равномерным шагом по направлению к театру оперы и балета.
Отчего-то решив, что совершил бестактность, Багров потянулся ему вослед и вдруг понял, что может двигаться. Это открытие его удивило, но, пока он думал об этом, и Капкаева, и Касымов были уже далеко, так что догонять их было бы еще большей бестактностью.
«Увижу в редакции и все объясню», – подумал Багров.
Капкаева была театральный критик, Касымов – литературный, оба они служили в газете «Вечерняя Уфа», где их можно было обнаружить, точнее говоря, перекинуться парой фраз, потому что у них всегда столько дел, отвлекать от которых Багров не смел или, вернее сказать, опасался, опасался неизвестно отчего. Собственно, жизнь и состоит из таких вещей – ты все время чего-то боишься. А понять почему – невозможно, даже если посвятить этому половину жизни.
Багрову по какой-то странной ассоциации вспомнился лесок возле остановки «Трамплин», где он любил прогуливаться зимой, по выходным. Отоспавшись, он выходил с пустой головой в эту сосновую рощу, которая была посажена как символ покорения природы как раз после Великой Отечественной войны, и шел по дорожке вдоль лыжной трассы, по которой его все время обгоняли деловитые граждане, сучившие руками и ногами то в одну, то в другую сторону. Даже если среди них попадался знакомый, поговорить с ним не удавалось – процесс не предусматривал такой возможности. Оставалось только улыбаться, кивать и ждать иного случая для общения.
Тут Багров обнаружил, что, сдвинувшись с места, он не может остановиться, и потому решил перейти улицу, тем более что как раз хлопнула дверь магазина «Оптика», расположенного напротив, на той стороне улицы.
Мягкий снежок под ногами выглядел, как вата под искусственной домашней елкой, ноги в нем утопали, и нечего было даже думать о том, чтобы извлечь из него какой-нибудь мало-мальски сносный крахмальный звук. Вата – она и есть вата.
Багров уныло переставлял ноги, точь-в-точь, как механический заяц из телевизионной рекламы, да и переваливался примерно также, и если бы его память работала, как прежде, он бы вспомнил, что эдак он вел себя давным-давно, на новогодних утренниках в детском садике «Солнышко», в мистически далеком поселке Исянгулово Зианчуринского района, где прошло его детство. Но память словно отшибло или, что тоже вполне возможно, она вышла вся наружу, и вот зайчик Багров весело и глупо перебежал улицу перед одиноким жигуленком шестой модели, похмельный шофер которого еле-еле держал руль в руках.
Фамилия этого шофера была Галинуров, через полчаса, на спуске в жилой район Сипайлово он собьет обкуренного подростка по имени Боря, который, поругавшись с родаками и выйдя из дома без копейки денег, пошел пешком к друзьям на улицу Айскую. Совместными усилиями родных и знакомых Галинурова отмажут от тюрьмы, передав ментам сорок тысяч рублей. Потом он устроится на работу во вневедомственную охрану и всю жизнь проработает младшим уполномоченным по технике безопасности.
Эта картинка прошелестела в голове Багрова так быстро, что он даже не успел удивиться, откуда она взялась и куда делась, потому что был занят действием. Уткнувшись лицом в стеклянную дверь иноземного производства, он инстинктивно схватился за ручку и, когда сила противодействия оттолкнула его обратно, потянул дверь на себя. Дверь подалась, и, чтобы не упасть, Багров был вынужден придержать ее и ввалиться в аптеку, как автомобиль, отпущенный пьяным водителем на самоход – неудержимо и по странной траектории.
В «Оптике» было пустынно. Багров успел это разглядеть, когда все та же сила движения швырнула его к стойке, где он, чтобы не упасть и не удариться, взмахнул широким рукавом пальто и что-то свалил. Хотя может быть и кого-то, потому что произошло движение воздуха, и Багров все же больно ударился об эту самую чертову стойку, которой он боялся, опять же, неизвестно отчего. Вполне может быть оттого, что он боялся удариться, это и случилось. Страхи материализуются с невероятной силой, хотя, если ничего не бояться и не опасаться, ковыляя по вечерам пустынными улицами, что помешает какому-нибудь демону материализоваться в двух шагах от тебя?
Свет мигнул в «Оптике», тетка, сидевшая за кассовым аппаратом, улыбнулась понимающе и отвернулась от Багрова, которого все тот же ветер как внес в аптеку, также и вынес, не причинив более никакого ущерба.
Выбравшись, Багров натолкнулся на Юнусова и Себастьяна, они, должно быть, остановились передохнуть – несли сумку с пивом. Пива было много, бутылок двадцать. Багров их знал, в провинциальном городе где встречаться, как не на улице Ленина, и кого знать, как не местных поэтов, хотя поэтом из них был только Юнусов, потому что Себастьян был философ. Впрочем, они были в таком состоянии, что с ними можно было быть и незнакомыми – они говорили о смысле жизни.
– О, братан! – обрадованно воскликнул Юнусов. Его и без того широкое лицо расплылось самой что ни на есть добродушнейшей улыбкой.
– Пива хочешь? – продолжил он, передавая бутылку, которую, не дожидаясь ответа, уже выудил из сумки профессиональным жестом широкой души человека. Его доброта объяснялась не только природным благодушием, спор, так внезапно вспыхнувший по дороге в магазин, грозил опрокинуть миропонимание обоих спорящих, хотя заметить, что весь мир был в опасности, тоже было нелишним. Так что привлечь на свою сторону кого-нибудь – разве это не вернейший способ сохранить мир во всем мире?
Багрову внезапно стало страшно интересно, о чем таком особенном могут спорить люди, как это они могут придавать такое огромное значение всяким пустякам, когда ему безразлично все на свете. Это любопытство холодного разума, а также полная невозможность определиться, что ему интересно, а что нет, и подтолкнуло его взять пиво, которое он вообще-то терпеть не мог, отхлебнуть здоровенный глоток (только тут он понял, что голоден), и вслушаться в почти бессвязную болтовню двух приятелей.


Читать дальше...