Чекистский мазхаб. Беседа Степана Ломаева с Азатом Бердиным

Сегодня в нашем обществе поднимается интерес к российскому исламу.
Неоспорим тот факт, что общественное мнение России связывает с исламом ряд социальных угроз. С одной стороны, люди видят в СМИ революции и войны на Ближнем Востоке, в которых участвуют исламисты.
Людям показывают бородатых террористов, которые называют себя воинами за веру.

С другой стороны, известно, что в современной России тоже существует ряд запрещенных законом террористических организаций, которые называют себя исламистскими. Эти организации совершают попытки террористических актов под флагом религиозной войны, например, на Северном Кавказе.



При этом наше общество мало что знает об исламе в России, о том, как устроена мусульманская община, как осуществляются взаимодействия мусульманской общины с государством и с обществом. Сочетание незнания и страха, навеянного сообщениями СМИ, создает благодатную почву для мифотворчества. Некоторые из мифов, родившихся в такой информационной среде, могут уже сами по себе нести угрозу мирному сожительству народов России.

Для того чтобы осветить реальное положение дел, газета «Точка Ру» начинает публиковать цикл бесед с руководителем научного проекта «Этноконфессиональные отношения в Республике Башкортостан: основные проблемы, тенденции и противоречия», специалистом по этнополитической конфликтности, кандидатом философских наук Азатом Тагировичем Бердиным.


СЛ: Азат Тагирович, является ли ислам сегодня частью самоидентификации для ряда народов России?

АБ: Да, является. При этом вовсе не обязательно каждый представитель этих народов является искренне верующим мусульманином и совершает намаз. Именно по этой причине возникло понятие «этнический мусульманин».

Такая ситуация особенно характерна для Башкортостана и Татарстана. Это в высокой степени урбанизированные регионы. В течение 70 лет Советской власти здесь был большой перерыв в развитии ислама как религии. Возрождаться ислам стал уже со времени так называемого «парада суверенитетов».

Когда в конце 80х - начале 90х шел процесс политизации этничности народов России, то политизировались и признаки этничности. Для татар, башкир и части народов Северного Кавказа важным признаком был ислам.

Автоматически считалось, если ты башкир или татарин, то, значит, ты мусульманин. Такое часто происходит и сейчас – бывает, люди об исламе не знают ничего, но если спросить: «Ты мусульманин?», – отвечают: «Да».

СЛ: Ситуация в каком-то плане схожа с русскими и православием?

АБ: Да. Точно так же есть разница между воцерковленным христианином и человеком, который просто считает себя православным, при этом о православии может не знать ничего, и делать себе, например, татуировки с совершенно дикими «рунами русичей».
Именно поэтому у нас такой удивительный разнобой в статистике мусульман в России. Примером тому является заявление на уровне президента России о 20 млн. российских мусульман. Ясно, что в эту цифру суммируется общая численность всех исторически мусульманских народов: башкир, вайнахов, татар, ногайцев, горцев Дагестана, Адыгеи, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкессии и т.д., хотя и тогда столько полностью не набрать. Конечно, с научной точки зрения это неверно. Хотя в культурно-историческом, цивилизационном плане смысл в таком подходе можно и найти – именно по аналогии с именованием русских православным народом.

СЛ: Когда народы, исповедующие ислам, были включены в состав России? С какого времени можно говорить, что ислам стал часть культуры России?

АБ: Народы, исповедующие ислам, были в составе России практически с самого начала её существования как державного государства. Причем зарождающееся государство было вынуждено выстраивать свои отношения с исламом на самом высоком уровне. Уже в конце XV века в составе Великого Княжества Московского было Касимовское Ханство, которое сначала было привилегированной частью этого государственного образования, а потом уже вассальной, но обладающей достаточно большими правовыми привилегиями.

Далее в отношениях Московского православного государства с исламом были апробированы самые разные модели взаимодействия. Так, сначала Иван Грозный даже предлагал Казанскому Ханству, своему крупнейшему геополитическому сопернику в этом регионе, унию — и тот факт, что это было исламское государство, унии нисколько не мешало. Впрочем, эта история закончилась другой моделью: взятием Казани, моделью покорения.
Одновременно в том же XVI веке при Иване Грозном присоединение исламских народов шло и по другой линии.

В частности, тогда произошло добровольное присоединение Башкирии, точнее началось, потому что в действительности оно проходило не единовременно, а растянулось более чем на полвека. Каждый клан башкир отдельно принимал добровольное подданство: этносоциальное устройство башкир было таково, что государь не легитимен в их глазах, пока каждый клан в лице своего главы не принесет присягу (шерть), подтвердив тем самым и право общины на свои вотчины (земельные угодья), примерно как рыцари в Англии или кланы хайлендеров в Шотландии. Разница с феодалами была в том, что это вотчинное право было общинным, землевладельцем считалась башкирская община конкретного рода в целом. В случае с Башкирией никакого завоевания не было, и предпринять его в то время Москва физически вряд ли могла. В числе условий добровольного вхождения башкир в состав России было обязательное уважение их религии, которое было признано сразу. Войны вспыхнули уже много позже, в XVII-XVIII вв., и это отдельная история. Замечу лишь, что именно добровольным характером, а значит, в их понимании, обусловленностью и обратимостью своего присоединения, в отличие от народов, «завоеванных саблею», башкиры обосновывали свои права и свободы, земли и автономию, которые защищали. Повстанцы так и заявляли, что «великому государю в подданство пришли со своими волями, оставя своих ханов, и великие государи нас содержали по нашей воле, а не под саблею... А ежели по-прежнему содержаны не будем, то хотя пропасть, хотя смерть принять готовы и в другие места иттить нам некуда».

СЛ: Какова была модель включения в состав России мусульманских народов Северного Кавказа?

АБ: С Кавказом история совершенно другая. Горцев Северного Кавказа присоединяли в основном после добровольного присоединения Грузии: невозможно править Грузией, не контролируя земли горцев. Сами же они в состав России, кроме некоторых княжеств черкесов, не хотели.

Война, которая развернулась по этому поводу в XIX веке, приняла и теологический характер. На ее пике появился Имамат Шамиля, теократическое государство, острие борьбы которого было направлено не только против внешнего противника (русской армии), но и за революционное изменение собственной социальной системы. Была осуществлена попытка уничтожения всей феодальной системы ханов, султанов, беков и смена её теократически-суфийской вертикалью во главе с имамом – последним и самым успешным из которых стал Шамиль. Имамат был завоеван Российской империей в ходе Кавказской войны.

Таким образом, Российское государство использовало самые разные модели включения народов, исповедующих ислам. Но объясняются наиболее удачные из них не добротой русских царей, а силой вещей, объективными законами общественного развития.

СЛ: Насколько данный опыт был уникален? Бывали ли в истории подобные ситуации, когда империя включала в себя народы, духовный центр которых находится за пределами этой империи?

АБ: С этой проблемам сталкивались практически все крупные государства. Другое дело как они на это реагировали, каков был опыт этих государств. Например, Речь Посполитая, претендовавшая на то место в геополитике, которая потом заняла наша страна, была крупнейшей державой Восточной Европы. У неё опыт оказался неудачный, она развалилась, потому что не смогла она в себе удержать так называемых «диссидентов». Диссидентами тогда назывались все жители государства не католического вероисповедания: протестанты и православные, которых было чуть ли не больше, чем самих католиков в Речи Посполитой, но при этом аналогичных прав они не имели.

Опыт Османской империи уже несколько сложнее. Там были анклавы с православным населением, которое обладали различными правами. Как правило, православное население сильно угнеталось там, где завоевание было достаточно жестким, как на Балканах.
Однако иногда православные христиане пользовались достаточными льготами, как, например, греки-фанариоты, сгруппированные в квартале Фанар в Стамбуле. Дело в том, что ислам запрещает банкинг и ростовщичество. Этим делом пришлось заниматься православным грекам и армянам. То есть они занимали в Османской империи примерно ту же самую нишу, что евреи в Российской империи. Отношение к ним, как и проблемы у этих диаспор, были соответствующие. Когда во время кризиса Блистательной Порты появилось такое явление как национализм младотурок, это обернулось очень кровавыми событиями.

Опыт России в этом плане уникален именно в своей положительности. Несмотря на все эксцессы, в том числе кровавые, пожалуй, нет больше ни одной страны, которая сумела бы в себе сочетать на таком достаточно длинном промежутке времени мирное сосуществование больших групп христиан и мусульман, омраченное разве что Кавказской войной. Если же брать Урало-Поволжье, то в XIX – начале XX века религиозные проблемы здесь уже не стояли в числе жизненно важных.

Аналогичным опытом обладала, пожалуй, только Орда. Она была очень веротерпима. В России действительно существует такая евразийская особенность, как способность уживаться рядом, жить в симфонии народов.

СЛ: Сегодня с понятием евразийство часто связывают какие-то мистические сущности. В чем вы видите причины евразийской особенности России?

АБ: Евразийская особенность России объясняется не какими-то мистическими качествами русских государей или самих народов, а силой вещей. Дело в том, что Россия и не могла образоваться как колониальные империи Запада, где существовала очень большая и культурная и военная разница между колонией и метрополией. В России метрополия и колония даже не воспринимаются как понятия. Их границы смешаны, трудноразделимы.
Страна развивалась как единое целое. Во-первых, народы России и Урало-Поволжья были культурно связаны между собой, они не могли представлять своих соседей в качестве нелюдей, поскольку вся практика это опровергала. Во-вторых, они были достаточно сильны, чтобы не позволять обращаться с собой, таким образом, как это делал Запад, например, с народами Африки или Индии.

Индусы или индейцы не могли угрожать Йорку или Лондону, а башкиры вполне могли парализовать весь промышленный район уральских заводов и угрожать осадой Казани, Уфе, Самаре. Не только могли, но и делали. Крымский хан Девлет-Гирей мог сжечь Москву, а Типу Саиб сжечь Лондон не мог. Отсюда и соответствующее отношение.
К соседствующим народам по необходимости относились по-человечески, а потом это перешло в исторический навык, когда более сильная сторона понимала относительность своей силы и нередко принимала в расчет интересы малых народов, а тем более такой значимый фактор как вероисповедание. Более того, в XIX веке муфтият играл роль легальной «духовной скрепы» для Урало-Поволжья, ислам стал залогом верности региона Российской Империи.

СЛ: Как развивались отношения ислама и Российской Империи на рубеже XIX-XX столетия?

Религиозные противоречия в России обострялись во время общих кризисов. Когда в конце XIX – начале XX веков нарастал кризис догоняющей модернизации, стали появляться буржуазно-националистические тенденции. Включая попытки создать идеологию буржуазной нации, в том числе и для русских, и для народов России, исповедующих ислам.
Известен эпизод, когда мусульманским депутатам Госдумы заявили: «Если вам не нравится, можете ехать в Турцию». Они ответили: «Да, если нам не понравится, то у нас не останется выхода, кроме как уехать в Турцию».

Однако так сказали депутаты, интеллигенция. Народ отреагировал крайне просто. Башкиры, например, показали, что нам уезжать некуда, мы уходить можем только вместе со своей землей. Позже, во время гражданской войны так и произошло: империя распалась. И собралась только на совершенно иных условиях, как Союз народов.

СЛ: Можно ли говорить о том, что народы, исповедующие ислам, заняли определенную позицию по отношению к кризису Российской Империи?

АБ: Исламские народы во время всех трех русских революций оказались настолько же дифференцированы, как и все остальные народы империи.

С одной стороны, было весьма широкое течение исламского либерализма, тяготевшего к кадетам. Это движение мусульманской интеллигенции было подробно разобрано историком Ларисой Асхатовной Ямаевой.

Однако в то же время появились и представители более радикально настроенной интеллигенции, которые тяготели уже к социалистическим идеалам, башкирский национализм того же Ахмет-Заки Валиди, например, говорил именно на языке социализма, близком мировоззрению эсеров.

Политически мусульмане не представляли единого целого, однако практически во всех политических направлениях оставалось осознание свое религиозной общности.

СЛ: Вы упоминали проекты буржуазных наций для мусульманских народов. Какие это были проекты?

АБ: В то время в Урало-Поволжье на мусульманской основе начал формироваться проект татарской буржуазной нации, которая была нацелена на объединение всех мусульман России в единую экстерриториальную нацию вокруг Казани. Принцип предлагался простой: если ты тюрок и если ты мусульманин, значит ты татарин. Этот проект оказался утопическим в целом, но частично он выполнен: сегодня мы видим, что проект татарской нации успешно существует, хоть и не в таких широких рамках. Он действительно включил в себя группу ранее не идентифицировавших себя как татары народностей, в частности мишарей, нагайбаков, касимовцев, кряшен и отчасти сословия тептярей (субэтнос арендаторов башкирских земель).

Проект татарской нации застопорился, прежде всего, на башкирах. Башкиры в большинстве в него просто не пошли, хотя они точно такие же мусульмане-ханафиты. Во-первых, у башкир веками уже существовала достаточно жесткая собственная этническая идентичность, а во-вторых, была совершенно иная этносоциальная основа и вырабатывался свой национальный проект на этой основе.

Для башкир, столетиями живших по общинному вотчинному праву, главным вопросом был земельный. Их лозунг был – верните нам наши вотчинные земли, пусть даже не в средневековых, а в новых терминах: национализация, социализация и т.п. Ислам башкиры воспринимали, прежде всего, как религию защиты своего традиционного общества. Именно поэтому они оказались столь активны в гражданской войне.

Татарская интеллигенция была традиционно многочисленней башкирской и успешнее зеркально копировала российскую. Многие татарские книжники примыкали к кадетам, к либералам и даже к социалистам типа Мирсаида Султангалиева. Они ограничились теоретическими спорами о требованиях в Думе и Учредительном Собрании, диаспорной культурно-национальной автономии либо штате Идель-Урал, о выходе из России – идеями, которые в итоге повисли в воздухе. Проект казанско-татарской автономии, Забулачная республика, просуществовав месяц, был ликвидирован как факт в течение суток с потерями в одного раненого красноармейца.

С долгой и кровавой эпопеей обретения автономии Башкирии это, конечно, сравнивать сложно. Башкирская интеллигенция во главе с Ахмет-Заки Валидовым создала Башкирский корпус, то есть реальные башкирские полки, высоко оцененные как воинская сила всеми сторонами гражданской войны, с помощью которых начала свой политический торг со всеми акторами, которые участвовали в гражданской войне. В этих полках вместо комиссаров были муллы.

Тот же Валидов, хотя и был типичное дитя Модерна и Просвещения, позволяя себе весьма вольнодумные высказывания, никогда не отказывался от ислама. В этом плане интересно его сходство и различие с типичным русским интеллигентом того же времени: эпатажное вольнодумие уживалось в нем, однако, с чувством культурного и религиозного единения со своим народом, не было никаких «трагедий отщепенства». Чего стоят его разговоры и переписка с Зигмундом Фрейдом, где он в определенный момент не выдержал и уже чисто как мусульманин начал наивно читать Фрейду мораль: что ж, мол, вы творите в ваших брошюрах, «описываете девушек, наших сестриц, в обнаженном виде, ставите интересную науку на одну доску с известного рода литературой».

СЛ: Как складывались отношения народов Урало-Поволжья с большевиками?

Как я уже говорил, традиционное общество народов Урало-Поволжья тогда было связано с исламом достаточно жестко. Во время революции это привело сначала к отторжению от большевиков, во главе которых стояли ярые атеисты. Их воспринимали как безбожников и носителей хаоса. Именно этим обосновывались первые заявления (фарманы) правительства Валидова: так как в России воцарился хаос, то мы, башкиры, берем свою судьбу в свои руки. «Мы не меньшевики и не большевики, мы – башкиры!»

Только когда выяснилось, что проект большевиков во многом имеет общинный характер, как выразились бы сейчас, характер защиты традиционного общества на современной основе, пошло сближение. К тому же Советская власть понимала, в отличие от Белого движения, насколько важна для Башкирии была политическая автономия (которая включала в себя, по мысли автономистов, и свободу вероисповедания и создание отдельного от «татарского» общероссийского, Башкирского Духовного управления мусульман. (Муфтият, духовное управление мусульман – традиционная с 1789 г. форма посредничества между уммой (общиной мусульман) и государством). Народ действительно выбирал Советы (хоть зачастую и «без коммунистов»), только они назывались по-разному в разных регионах, например, в Башкирии: Курултаи (Съезд) и Шуро (Советы). Не сразу, но народ понял красных лучше, чем белых.

http://rb21vek.com/religion/835-islam-v-rossii-beseda-stepana-lomaeva-s-azatom-berdinym.html