Под пятой у москалей. Возобновление российского подданства башкир в 1722 году

Историки, обращавшиеся к изучению итогов башкирского восстания 1704-1711 гг., не сомневались в его поражении. Наиболее отчетливо этот вывод сформулировал И.Г. Акманов, указавший на то, что соотношение сил было не равным; обстановка в регионе изменилась явно не в пользу башкир и восстание потерпело поражение [1. С. 222]. В.И. Лебедев был не столь уверен в окончательной победе правительственных сил. Он лишь отметил, что в течение всей первой четверти XVIII в. башкиры продолжали сопротивляться царским властям, не выдавали пленных и не уплачивали окладные сборы [6. С. 97]. С.У. Таймасов, первым из исследователей, обратил внимание на то, что в результате восстания башкирам удалось временно обрести самостоятельность [15. С.113].



Действительно, еще в 1712 г. казанский губернатор обратился к своему влиятельному брату адмиралу Ф.А. Апраксину с просьбой исходатайствовать разрешение царя на организацию военного похода против башкир. П.А. Апраксин был убежден в том, что масштабная военная акция должна была пресечь бегство в Башкирию ясачного населения и привести башкир в «прямое подданство, учинить их данниками прямыми» [7. С.224]. Казанский губернатор считал, что фискальные соображения правительства должны быть подчинены политическому значению усмирения башкир: «Не можно терпеть, видя таких домашних злодеев толь преславному и великому монарху противных и не послушных» [7. С.129.]. Тем не менее, Петр I не поддержал инициативу П.А. Апраксина. С 1711 до 1734 г., т.е. до прибытия в Уфу Оренбургской экспедиции, власти не предпринимали активных военных действий на территории Уфимской провинции. Почему российское правительство отказалась от процедуры приведения башкирского населения к подданнической присяге?

Дело в том, что в регионе главным, если не единственным лояльным союзником Петра I, был калмыцкий лидер Аюка. Благодаря его военной поддержке правительству удалось существенно ограничить масштабы башкирского восстания и воспрепятствовать установлению контактов башкир с булавинцами. Однако в начале второго десятилетия XVIII в. в регионе возникла перспектива военного союза башкир, казахов и каракалпаков, что поставило в трудное положение калмыцкого хана. В 1715 г. Аюка писал царю, что «…башкирцы, крымцы, кубанцы и каракалпаки ему неприятели и без помощи русских войск нельзя ему кочевать между Волгою и Яиком» [7. С. 363].

Военная коллегия приказала стольнику Д. Бахметеву постоянно находиться при Аюке с отрядом, состоящим из 300 солдат и офицеров уфимского солдатского полка [12. Оп.3. Д.102. Л. 127]. В 1717 г. объединенное десятитысячное войско казахов, башкир и каракалпаков, пройдя весь Уфимский уезд, вторглось в район Закамских крепостей и взяло штурмом Новошешминск[17. С. 21].

В этих условиях российские власти фактически свертывают свое военное присутствие в Башкирии. Уфимская администрация отказалась от намерения отстроить заново сожженный башкирами Соловарный городок, гарнизон которого в конце XVII в. насчитывал 200 стрельцов. В начале 20-х гг. XVIII в. с ветхих стен и башен Уфимского острога сняли всю артиллерию. Значительно сократилось и служилое население Уфы. В 1715 г. в городе находилось на службе 770 солдат уфимского полка, 75 дворян и 300 казаков [12. Оп. 3. Д.107. Л.224]. В уезде имелся еще гарнизон Бирского городка, в котором несли службу 200 стрельцов. По сравнению с 1699 г. служилое население Уфимской провинции было сокращено почти на 500 человек (25%).

Однако даже эта цифра не отражала реальной укомплектованности уфимского гарнизона. Из доношения в Сенат от 1720 г. ротмистра уфимской дворянской роты А.Аничкова видно, что в Уфе не было и половины войск от положенного штата. Только 310 человек из заявленного количества служилых людей по возрасту и здоровью были способны нести гарнизонную службу. Аничков отметил, что наличный состав двух дворянских рот Уфы насчитывал не 75, а 35 человек [8. Оп.1. Д. 12. Л. 54]. Таким образом, размещенных в Уфимской провинции вооруженных сил едва хватало для прикрытия Уфы.

В 1720 г. уфимский комендант Д. Бахметьев писал в Сенат, что служилые люди, посылаемые в отъезжие караулы, не удаляются от Уфы дальше 10 верст [12. Оп.3. Д.107. Л.199]. Таким образом, сфера правительственного контроля над территорией провинции ограничивалась подгородными деревнями уфимских помещиков. Вместе с тем, еще в середине XVII в. уфимские станицы ежегодно отправлялись к верховьям Яика и Ашкадара [14. Оп.1. Д. 485. Л. 8].

Следует обратить внимание на то, что именно в 20-е гг. XVIII в. в официальной документации впервые появляется политоним «Башкирская орда». Ротмистр А. Аничков употребил это выражение в следующем контексте: «На многих походах их отцы и родственники побиты и в полон пойманы и до ныне живут посреди Башкирской орды… и их город стал украинной и от иных городов в дальнем расстоянии и посреди оной басурманской воровской орды» [12. Оп.3. Д. 107. Л. 201].

В.П. Юдин, всесторонне раскрывший денотативное значение понятия «орда», пришел к выводу, что в русский язык оно вошло и в значении «ханская юрта, ханский шатер, резиденция хана», и в значении «степное кочевое объединение, кочевая держава» [18. С.24]. Появление термина «Башкирская орда» фактически означало официальное признание независимого статуса башкирского объединения.

Интересно то, что даже после возобновления российского подданства, состоявшегося в 1722 г., в сенатских в делах по-прежнему продолжали именовать коренное население Уфимской провинции «ордой». П.И. Рычков использовал этот термин в сенатском отчете от 1734 г.: «Выписанные города Уфы середина всей Башкирской орды, Бирск подчинен Уфе, а построенные для помощи Уфе Мензелинскские, хотя в Казанском уезде, но при самых же башкирцах» [12. Оп.13. Д. 750. Л. 224].

Таким образом, на протяжении почти 12 лет, с 1711 по 1722 г. башкиры были предоставлены сами себе. Они имели все возможности для создания собственной государственности во главе с ханом. Как показывают события первых двух десятилетий XVIII в. башкиры в этот период не испытывали недостатка в претендентах на ханский престол.

В ходе восстания 1704-1711 гг., наряду с сомнительным ханом Султаном-Хази, в Башкирии находился подлинный чингизид - Рыс-Мухаммед, выдвинутый влиятельным тарханом Алдаром Исекеевым. Тем не менее, в челобитной башкир всех дорог от 1722 г. отмечено, что этот шибанид был передан российским властям после его пленения башкирами: «В прошлых годех, когда приходил в Уфимский уезд на Ногайскую дорогу из каракалпаков Рысмухамед хан с воинскими людьми на вашу императорского величества вотчину, умышляя разорение и мы все четырех дорог с ними билися, и на том бою из нас и их многие побиты и ранены, а его Рысмухамеда поймали да наших башкирцев, которые к тем каракалпакам пристали, чинили дурна, а именно Ногайской дороги Юрматиской волости Бакалана Топанова, Исентея Тлевлина, Бурзянской волости Сатлыка Утяпова, да из них же каракалпаков, которые пристали к ним ходил на Сибирской дороге Мухамед-хан, а Сибирской дороги Гайнинской волости Текниша да Арслана Яныурсова поймав с ним Рысмухаметем отдали на Уфу» [12. Оп.3. Д. 115. Л. 679].

Однако наиболее важным свидетельством этой челобитной является известие о том, что знаменитый впоследствии хан Младшего жуза Абулхаир еще до своего избрания, принимал активное участие в башкирском восстании 1707 г. В частности, в коллективной башкирской челобитной отмечено: «Да в прошлых годех как приходили из Киргискайсацкой орды два хана Зангыр да Абулхаир с воинскими людьми под Уфу город, и многие жилища башкирских и русских людей вырубили, а коней и животы побрали и вашего императорского величества рабов многих побили и в полон взяли и поранили, и мы со всех дорог собрався на скоро, за ними гнали, и догнав в урочищах на Ногайской дороге под Юряктавом горою с ними билися и на том бою Абулгаир хан ранен ушел, а из войска его поимали двух человек постельника да трубача, да и кто к тому Абулагиру приставали из нашей братии башкирцев из воровства и злоумышления Ногайской дороги Тангаруской волости Ногайчуру Минские волости Арасланбека Аднагулова, Асана Бегишева и отдали на Уфу».

Из показаний ташкентского купца Нур-Мухаммета Алимова, который в 1735 г. имел беседу с И.К. Кириловым, стало известно: «В последний башкирский бунт башкирцы - Алдар и товарищи призвали к себе оного Абулхаир-салтана, тогда назвали ханом...» [15. С.164]. Два этих источника говорят о том, что у чингизидов, оказавшихся в начале XVIII в. в Уфимской провинции, были авторитетные последователи среди башкир.

Более того, в то время как большая часть восставших начала склоняться к восстановлению российского подданства, группа башкирской знати активно вела переговоры с казахскими и каракалпацкими чингизидами с целью приглашения одного из них в на ханство в Башкирию. Полковник И.Г.Головкин, прибывший в Уфимскую провинцию в 1720 г. для урегулирования отношения с башкирами, узнал от уфимца Антропова, что двое башкир Ногайской дороги ездили к хану Абулхаиру. В итоге посланцы привезли хана в Бурзянскую волость [12. Оп.3. Д. 115. Л. 675]. Тот же источник сообщил властям о прибывших в Бурзянскую волость каракалпаках, которые предложили башкирам установить контакты с неким ханом Муратом. Вопреки официальной версии, утверждающей, что этот хан был повешен в Казани в 1708 г., посланцы известили башкир о его спасении. Каракалпаки сообщили бурзянам, что хан ждет к себе «знатных башкирцев».

Тем не менее, несмотря на избыток претендентов на ханство, башкиры в 1719 г. приняли решение восстановить свое российское подданство. Что им двигало? Чаще всего кочевые или полукочевые сообщества ищут покровительства большой державы с целью получить защиту от внешней угрозы. В подобной ситуации, к примеру, оказались сами башкиры во второй половине XVI в.

Вместе с тем, сложившаяся расстановка сил на Юго-Востоке в 1720-30-е гг. XVIII в. говорит о том, что башкиры в этот период не испытывали серьезных проблем внешнеполитического характера. К примеру, в 1733 г. рейд десятитысячного отряда хана Среднего Жуза Семенеке на Сибирскую дорогу Уфимской провинции закончился разгромом, который организовал Таймас-батыр. До строительства крепостей Оренбургской линии башкиры самостоятельно решали все вопросы обеспечения безопасности границ своих владений. В 1731-1732 гг. были созваны йыйыны для организации застав по рекам Самара, Кинель, Ик, Садеф и Чермасан [12. Оп.3. Д. 115. Л. 326]. В указе 1722 г., который формально восстановил российское подданство, башкирам вменялось в обязанность самим принимать меры по защите края от внешних угроз: «Когда каракалпаки и киргис-кайсаки в Российские городы возымеют намерение приходить для воровства, и они бы того приостерегали и проходить в Российские пределы не допускали, и в таких случаях свойски на них ходили и о том заблаговременно на Уфу и другие городы, куда надлежит к воеводам ведомости подавали» [12. Оп.3. Д. 115. Л. 697]. Таким образом, башкиры в 20-30-е гг. XVIII в. отнюдь не представляли собой народ, нуждающийся в протекторате великой державы.

Судя по сенатским материалам, башкиры вопрос о восстановлении российского подданства связывали с проблемой выселения беглых и «сходцев», обосновавшихся на их вотчинных землях. Всё началось с челобитной некого «татарина» Бекбава Чимкина, который взялся представлять перед правительством не только переселенцев и «полоняников», но и самих башкир. В результате в 1719 г. в Сенат поступило дело о возвращении из Уфимской провинции ясачных жителей, которых «башкирцы разорили и побрали в полон, а иные сами бежали и ныне живут у оных башкирцев на Уфе» [12. Оп.3. Д. 115. Л. 3].

В ходе расследования выяснилось, что сходцы из Казанского уезда уже обращались к коменданту Уфимской провинции Д. Бахметьеву с просьбой обложить ясаком по новому месту жительства. Однако Бахметьев челобитную принять отказался. Относительно башкир Чимкин сообщил властям, что они «покорны и подати платить будут» [12. Оп.3. Д. 115. Л. 5].

Одновременно в Сенате разбирали письмо башкир, адресованное казанскому дворянину Д.И. Молостову. Он был воеводой в Уфе еще в конце XVII в. В 1698 г. Молостову было поручено возглавить отряд башкир, собранный со всех 4 дорог Уфимского уезда, для участия в Азовском походе [12. Оп.3. Д. 115. Л. 6]. Примечательно то, что в данном случае башкиры апеллировали не к своим гражданским начальникам, а к воеводе, под началом которого они участвовали в боевых действиях. Во время восстания 1664 г. башкиры с подобными просьбами обращались к Г.С. Черкасскому, с которым они побывали в крымском походе. В 1705 г. башкиры, участвовавшие в военных действиях в Ингерманландии, жаловались на казанских воевод фельдмаршалу Б.П. Шереметеву. В 1718 г. башкиры просили Молостова походатайствовать за тех казахов и каракалпаков, которые решили переселиться в Уфимскую провинцию. Башкиры особо настаивали на том, чтобы для обложения ясаком переселенцев «послать розыщика, а казанским судьям того не ведать» [12. Оп.3. Д. 115. Л. 50].

Поскольку в обеих челобитных речь шла о плательщиках ясака Уфимской провинции, в Сенате дела объединили. В процессе их слушания обнаружилось, что после восстания 1704-1711 гг. российское подданство башкир не было подтверждено. Так фискальное дело, начатое Камер-коллегией, переросло в политическое мероприятие по возвращению башкир в «в прежнее подданство к царскому величеству» [12. Оп.3. Д. 115. Л. 6]. Следует отметить, что ни в челобитной, которую подал Бекбав Чимкин, ни в письме башкир Д.И. Молостову, не было прямо заявлено о готовности всех башкир принять российское подданство. Поэтому в Сенате было вынесли резолюцию о более обстоятельном исследовании данного вопроса.

Сенаторы резонно высказали сомнение в том, «…что из того усмотреть можно ли, что они челобитчика татарина прислали и покорность свою приносят ли, и ясак платить хотят ли, или не прихотят, и нет ли от оного доносителя какова подлогу» [12. Оп.3. Д. 115. Л.4]. Сенат обязал ответственных лиц соблюдать максимальную осторожность: «…исследствовать рассуждается не без опасения, чтобы не произошло паки ребелии» [12. Оп.3. Д. 115. Л.7]. В итоге 17 июля 1719 г. было принято решение: «…к ним башкирцам послать с грамоты великого государя из Сената выбрав, кого знатного человека, а в той грамоте написать, чтоб они башкирцы были его императорского величества в подданстве по-прежнему, а за то обнадежить его царского величества милостью, что всех их прежде показанные противности оставлены будут» [12. Оп.3. Д. 115. Л.5].

Однако в ходе дальнейшего изучения вопроса правительству стало ясно, что башкиры не имеют единого мнения относительно «сходцев», поселившихся на их вотчинных землях. Многие башкиры добивались выселения всех «сходцев» за пределы Уфимской провинции: «Они де, башкирцы всех дорог, писали пришлые де люди, которые живут у них выбрали челобитчиков, чтоб им поселиться на их башкирском земле, и по тому прошению, дабы великий государь селиться не повелел, а указал оных пришлых от них взять» [12. Оп.3. Д. 115. Л.102]. В 1720 г. башкиры Дуванейской волости подали челобитную казанским властям, в которой потребовали содействия в высылке ясачных людей, поскольку «оные беглецы чинятся им противны» [12. Оп.3. Д. 115. Л.103]. Тем не менее, когда в Уфимскую провинцию приехал комиссар Ф. Люткин с указом от казанского губернатора А.П. Салтыкова о возвращении беглых, некоторые башкиры оказали ему вооруженное сопротивление: «Из оных башкирцев Смаил мулла с товарищи приезжали к нему многолюдством с ружьем и копьем, и в отдаче пришлых учинились не послушны, и прислали письмо, чтобы тех беглых у них ясаком обложить против их окладу» [12. Оп.3. Д. 115. Л.130].

В своем доношении Ф. Люткин приводит интересные расчеты, которые разъясняют мотивы, побуждавшие ясачных людей Казанской провинции бежать в Башкирию: «А они (башкиры – А.Б.) токмо платили с восьми ясаков по одной кунице, которой цена восемь гривен и обойдется ясака токмо по гривне в год, а с двора по четыре деньги, а в Казани с ясака в год денежных сборов сбирается по восьми рублев по 26 алтын с полуденьгою, и оные беглецы с оных пустых ясаков живут у них башкирцов не токмо одни иноверцы, но и русские люди и на них всякую работу работают и пашню их пашут» [12. Оп.3. Д. 115. Л.150].

По-видимому, именно подобная неоднозначность отношения башкир к переселенцам создала в крае обстановку крайней нервозности и недоверия между властями и населением. В итоге была сорвана церемония вручения башкирам «подлинной» грамоты «с посольскою государственной печатью». Эта акция должна была символизировать начало процесса восстановления российского подданства башкир. Обе стороны так и не смогли договориться о месте вручения грамот. Башкирские представители настаивали, чтобы это событие произошло на берегу Белой у Чеснаковской горы. Полковник И.Г. Головкин категорически заявил, что передаст документ башкирам только в Уфе. Обе стороны откровенно боялись.

Башкиры отказывались отправляться в Уфу, потому что «в прежние годы показали царскому величеству великие противности». Полковника же накануне предупредили, чтобы он «на песок не выезжал». Тем не менее, в ходе этого заочного диалога Головкину удалось добиться от башкир главного. Через посредников ему сообщили, что башкиры готовы выдавать российским властям беглых и «сходцев». Башкирские представители заверили полковника, что не будут противодействовать властям в поиске переселенцев.

Только через два месяца 13 сентября 1720 г. две царские грамоты были вручены представителям от башкир всех дорог в Уфе. Одна из них содержала обращение к башкирам в связи с возвращением в российское подданство, в другой говорилось о необходимости выдать всех «сходцев» и беглецов. Тем не менее, и в данном случае башкиры выдвинули свои условия. Они согласились передавать только тех переселенцев, кто обосновался в крае после 1678 г. Окончательно процесс восстановления подданства башкир следует связывать с жалованной грамоты башкирскому народу, которая была вручена в Санкт-Петербурге 8 представителям от башкирского народа 22 июня 1722 года. Тогда официально было провозглашено, что «…они (башкиры- Б.А.) пришли в прежнее послушание» [12. Оп.3. Д. 115. Л. 696].

В сентябре 1720 г. ходе переговоров с башкирами И.Г. Головкину удалось выяснить главную причину, побудившую башкир поднять вопрос о выселении из Уфимской провинции беглецов. Башкиры заявили ему: «…иные происком своим назвав их башкирские земли своими землями, и взяв от губернаторов указ, живут, поселились деревнями на их башкирских землях». В то же время, отдельные волости башкиры категорически отказывались выдавать властям «сходцев». Многим башкирам переселенцы задолжали деньги за проживание на их землях. Вотчинники соглашались отпустить их только после уплаты долгов. Некоторые доводы башкир были явно рассчитаны на понимание их интересов дворянами, которых посылали собирать «сходцев» по волостям. Так, башкиры Иланской волости на требование поручика В. Милкевича отдать беглецов ответили ему: «Ежели тех работников станут от них требовать, то де никаких отдавать не станут, за что де государь ваших крестьян из вас не выводит?» [12. Оп.3. Д. 115. Л.647].

Документ, объясняющий суть разногласий между сторонниками и противниками выдачи переселенцев, был перехвачен драгунами Казанского полка. Иноземец Иоганн Александров обнаружил послание на татарском языке, которое содержало обращение башкир Казанской и Осинской дорог к башкирам Ногайской и Сибирской дорог. Перевод письма, весьма неаккуратно сделанный Юсупом Акбулатовым, позволяет понять суть противоречий между различными родами башкир. Интересно то, что данный конфликт не получил никакого отражения ни в официальной переписке, ни в доношениях правительственных конфидентов. Письмо, в частности, содержало обвинения в адрес степных башкир: «Все мы говаривали, что в степной стороне живут воры, к калмыкам и каракалпакам уехать хотят, хан судья ваш» [12. Оп.3. Д. 115. Л.585]. Анонимный автор угрожал адресатам, что если «…после войны, которой перешли чуваши не отдадите, то между нами доброго не будет»[ 12. Оп.3. Д. 115. Л.586].

Уникальность информации этого источника обусловлена тем, что для внешнего мира башкиры стремились позиционировать себя как сплоченный народ. В своих коллективных челобитных, башкиры, как правило, указывали, что они представляют жителей «всех четырех дорог». В башкирских посольствах в Москву XVII в. были случаи, когда делегация из 5-10 человек посылалась от башкирских волостей Уфимского уезда [4. С.180]. Лишь немногочисленные эпизоды из длинной череды восстаний свидетельствуют о некотором расхождении интересов у этих двух групп башкир.

Те, кто обитал на границе степей, всегда имели возможность уйти за пределы досягаемости правительственных сил. Например, уже на этапе подготовки общего восстания 1662-1664 гг. определись два центра руководства повстанческими действиями - сибирский султан Кучук и калмыцкий тайша Дайчин. Несмотря на определенную зависимость кучумовичей от калмыков, сибирские царевичи в ходе восстания 1662-1664 гг. действовали вполне самостоятельно. Местная администрация в процессе усмирения башкир должна была учитывать различные, нередко противоречивые, интересы калмыцких лидеров и сибирских царевичей. Почему башкиры не выдвинули единого лидера восстания?

Подчинение всех башкирских племен одному лидеру не могло быть реализовано в силу различного географического положения волостей Северо-восточной и Юго-западной Башкирии. Башкиры Ногайской и Казанской дорог имели открытую границу с калмыками, которые всеми средствами стремились привлечь башкир на свою сторону. Астраханский сын боярский Петр Шубников, побывавший в улусах Дайчина в январе 1663 г., обвинил калмыков в том, что те «забыв шерть великого государя вечных холопей великого государя к себе призывают» [11. Оп.1. Д.1633. Л.4]. Он сообщил в Москву о том, что тайша Аюка подговорил к отъезду в улусы 1500 дворов башкир. Зимой 1663 г. из Ногайской дороги к Дайчину перешло 8000 башкир. Влиятельный тархан Ногайской дороги Ишмухамед Давлетбаев признал над собой власть тайши Аюки и получил от него район кочевий по Яику. Тайше Дайчину подчинился башкир Ицкой волости Карабаш Утеев, который со своими стадами и людьми намеревался кочевать с калмыками в Поволжье [16. С. 137].

Таким образом, южные и юго-западные башкиры поступили так, как обычно поступают кочевники в случае конфликта со своим верховным правителем - они откочевали. В отношении башкир Ногайской и Казанской дорог власти должны были использовать главным образом меры дипломатического характера, направленные на возобновление вражды между башкирами и калмыками.

Совершенно иные методы подавления восстания требовались на Осинской и Сибирской дорогах Уфимского уезда. Многие местные башкиры вели оседлый образ жизни. Возможность откочевки была ограничена, поэтому сопротивление властям приняло здесь наиболее ожесточенный и длительный характер. При этом, башкиры Осинской и Сибирской дорог в середине XVII в. составляли не более 30% от численности башкир Уфимского уезда [5. С. 87]. Самым значительным успехом восставших следует считать взятие Кунгура, в штурме которого принимали участие башкиры Осинской и Сибирской дорог. В то же время богатые и многолюдные кочевые волости Ногайской и Казанской дорог предпочли пассивную тактику сопротивления властям. По официальным оценкам, численность башкир Ногайской дороги, откочевавших в ходе восстания к калмыкам, превышала все башкирское население Осинской дороги [5. С.123].

Н.В.Устюгов утверждал, что восставшие башкиры действовали так, как это свойственно кочевникам в условиях степной войны, однако в ходе восстания 1662 – 1664 гг. наиболее ожесточенной была борьба на севере Башкирии, т.е. там население было оседлым, а большая часть башкир занималась земледелием.

Вместе с тем, ведение длительной вооруженной борьбы требует определенной материальной базы, а главное, значительного конского поголовья. В этом отношении северные и зауральские башкирские волости ощутимо уступали своим южным и западным соседям. Так, башкиры Ногайской дороги были самими богатыми скотоводами, они же обладали лучшими бортными угодьями и обширнейшими охотничьими вотчинами [7. С.198]. Башкирские волости Казанской дороги, согласно сведениям кунгурского бургомистра Юхнева, отличались наиболее успешным сочетанием земледелия и полукочевого скотоводства [7. С. 201].

На юге Башкирии существовали крупнейшие племенные союзы, возникшие еще в период набегов ногаев и вторжения калмыков. Однако именно небогатые башкирские волости севера Уфимского уезда и Зауралья продолжили борьбу даже после принесения повинной башкирами Казанской и Ногайской дорог. Западные и южные башкиры первыми проявили интерес к предложению начать мирные переговоры уже в конце 1662 г. [7. С.202]. При этом восстание началось на Ногайской дороги в среде кочевников, обиженных новыми требованиями российской администрации.

Таким образом, у башкир, живших у открытой границы, всегда оставалось поле для политического маневра между различными центрами власти в лице московского государя, сибирского султана или калмыцкого тайши.
Мулла Батырша Алеев, ездивший по северным волостям Уфимской провинции в начале 50-х гг. XVIII в., отметил традиционное соперничество между лесными и степными башкирами. Башкиры Гайнинской волости сообщили ему: «Люди нашей лесной стороны по молодечеству, не то, что люди степной стороны, наши башкиры и прочие, весьма воинственные и искусные стрелки из лука…и в храбрости она таковы, что в сражении прошлых лет, когда в Гайнинскую волость прибыл русский полк в 1000 человек и устроил укрепление из телег, чтобы напасть на Гайнинскую волость, тогда наши гайнинцы, около 400 человек, вооруженные стрелами и пиками, напав на русских и занял укрепление» [9. Л.122].

Вместе с тем, хозяйственно-культурные различия между лесными и степными башкирами до начала XVIII в. никогда не приводили к открытому конфликту. Общие политические и экономические интересы, обусловленные защитой вотчинных прав и охраны границы, создавали основу для этнической солидарности. Однако после восстания 1704-1711 гг. возникла реальная угроза раскола башкирского единства из-за разного отношения к беглым и «сходцам».

С одной стороны, растущий приток припущенников приводил к постепенному захвату башкирских земель. Согласно обычаю каждый вотчинник имел право «припускать» на свой земельный пай общей вотчины любого переселенца. Однако от подобной практики нередко страдали сородичи. В 1734 г. башкиры 12 волостей, входивших в Айлинский союз, подали коллективную челобитную на башкира Тырнаклинской волости Мандара Мещерева. В челобитной было особо было отмечено, что «…прадеды и деды наши нижайших, меж собой письменно утвердили, что нам всеми 12 волостями владеть тою нашей землею и всякими нашими угодьями по старому нашему владению бесспорно, и кто где жить пожелает и с того места не ссылать и всяких угодий не отнимать токмо ныне Тырнаклинской волости башкирец Майдер Мещерев чинит нам нижайщим обиды и разорение и с той нашей вотчинной земли, где жили прадеды и деды и отцы наши и всякие угодья исстари владели, нас нижайших ссылает» [13. Оп.2. Д. 821. Л. 34]. В челобитной разъяснено, каким образом один человек сумел присвоить вотчинные земли. Мандар собрал у себя «много пришлых из других городов людей».

С другой стороны, все башкиры-вотчинники прекрасно осознавали экономические выгоды, которые появлялись у них с переселением в Башкирию исконных земледельцев, готовых платить за пользование башкирской землей.

В конечном счете, одни волости выигрывали, а другие теряли от растущего притока переселенцев. Разумеется, что наибольший ущерб испытывали башкиры малоземельных западных, северных и северо-восточных волостей, где уже с конца XVI в. документами фиксируются споры из-за угодий внутри башкирских общин.

Напротив, полукочевники юга за счет труда переселенцев, получили возможность максимально отдалить безрадостную перспективу седернизации. Еще Р.Г. Кузеев справедливо заметил, что на первых порах распространение припуска, взимание башкирами арендной платы для покрытия ясака, тормозило у башкир развитие земледелия, способствовало сохранению у них традиционного уклада [5. С.121]. Нельзя списывать со счетов и стремление некоторой части кочевой башкирской элиты использовать подвластных припущенников для укрепления своего статуса среди сородичей.

Неслучайно именно старшины Ногайской дороги в 1763 г. написали оренбургскому губернатору Д.В. Волкову письмо, в котором изложили основные причины недостаточного развития хлебопашества в их волостях. Они, в частности, указали на то, что «…для хлебопашеств у нас земли довольно и скота достаточно имеем…только мы пашни пахать много не обвыкли… у нас же есть люди одинакие и имеют по одной и по две жены, а и такие есть, у кого сыновья имеются, а у других и сыновей нет, а сыновей более 20 лет отцы при себе не держат, ибо оженя и сделав собой дом, отпускают… от чего и пашни пахать нам время не бывает, а работников нам содержать с действительными паспортами не велено и мы, вашего превосходительства, просим тех работников содержать нам позволить» [10. Оп.1. Д. 813. Л. 24].

Таким образом, назревающий конфликт из-за вопроса о переселенцах создавал опасность раскола единства башкирского общества. Однако история башкирских восстаний XVII - первой трети XVIII вв. свидетельствует о том, что башкиры обладали интуицией в выявлении рисков, угрожающих консолидации общества. Большая часть башкирских родов осознавала, что проблема переселенцев не может быть урегулирована политическими институтами ханской власти. Башкиры осознавали, что провозглашение Башкирского ханства делало перспективу войны с Россией неминуемой. Однако вооруженное противостояние было бы не самым тяжелым последствием создания ханства. Любой чингизид начал бы свое правление с создания иерархии родов, в которой оседлые башкиры неизбежно бы заняли подчиненные позиции. Очевидно, что в целом башкирское общество не было готово к подобному развитию событий.

Являлась ли подобная ситуация уникальной для башкир с исторической точки зрения? Башкирское шежере семи племен гласит о том, что первой и единственной просьбой посольства, прибывшего к Ивану IV для подданнической присяги, было их ходатайство о разделе земель между родами: «Отмерить, то есть определить их границы. Для этого в Ногайскую и Сибирскую дороги направил повелительные письма; опираясь на эти письма, народ ете ырыу, то есть «семи племен», посоветовавшись между собой и согласившись друг с другом, решили земли, которыми владели их племена, как-то степи и леса, разделить» [2. С.89]. Несмотря на это решение земельный конфликт между бурзянами и кипачаками длился до начала XIX в. [3. С.180]. Однако после принятия российского подданства обе стороны были вынуждены перевезти земельный конфликт из вооруженного столкновения в сферу судебного разбирательства, что в большей степени отвечало интересам всего башкирского сообщества.

По-видимому, исследуя мотивы, побудившие башкир добровольно признать себя подданными российской державы, нельзя не учитывать внутренние противоречия. Их значимость для сохранения целостности этнической общности была больше, нежели опасность военного подчинения.

Исследование башкирского общества XVII-XVIII вв. свидетельствует о преобладании горизонтальных политических связей, повлиявших на формирование у башкир особой формы политии, которая, не являясь государством по сути, внешне представляла собой союз разрозненных автономных родоплеменных структур. Однако, несмотря на слабую централизацию, это объединение не только консолидировало этнос для противостояния внешним угрозам, но вырабатывало и поддерживало общие для всех сегментов данной структуры правовые традиции, культурные ценности и политические стратегии. Вместе с тем, эти свойства данного объединения представляли собой неопределимое препятствие для прямого управления извне. Российские власти, вплоть до начала 30-х гг. XVIII в., не обладали действенными средствами для административного вмешательства в дела башкирских общин.


Примечания

1.Акманов И. Г. Башкирские восстания XVII—начала XVIII вв. Уфа, Китап, 1993. 224 с. С. 222.
2.Башкирские шежере. Под. Ред. Р.Г. Кузеева. Уфа, Башк. книж. изд-во. 1960. 304 с. С. 89.
3.Буляков И. И. Золотоордынские государственные традиции в управлении башкирским краем во второй половине XVI- первой трети XVIII в. Уфа, ИИЯЛ УНЦ РАН. 2012 г. 180 с. С.17.
4.Демидова Н.Ф. .Башкирские посольства в Москву в XVII веке. От Древней Руси к России нового времени. Сб. ст. М., Наука, 2003. 511 с. С. 180.
5.Кузеев Р.Г. Историческая этнография башкирского народа. Уфа, Башкнигоиздат, 1978. 263 с. С. 87.
6.Лебедев В.И. Башкирское восстание 1705-1711 гг. // Исторические записки. Т. 1. Отв. ред. Н. М. Лукин; АН СССР, Ин-т истории. М., Изд-во АН СССР, 1937. С. 81-102.
7.Материалы по истории Башкирской АССР. Ч. 1. М., Л., Изд-во АН РАН. 1936. 631 с. С. 224.
8.НА ИИЯЛ УНЦ РАН. Ф. 23. Оп.1. Д. 12. Л. 54.
9.НА УНЦ РАН Ф.3. Оп.1. «Материалы по истории Башкирской АССР». Ч. II. Сб. док. подгот. А.П. Чулошниковым в 1940 г. Л. 122.
10.РГАДА. Ф. 16. Оп. 1 Д. 813. Л. 24.
11.РГАДА. Ф.119. Калмыцкие дела. Оп.1. Д. 1633 Л. 144
12. РГАДА. Ф. 248. Оп.3. Д. 102. Л. 127.
13.РГАДА. Ф.273 Оп.2. Д.821. Л 34.
14.РГАДА. Ф. 1173. Оп.1. Д. 485. Л. 8.
15.Таймасов С.У. Башкирско-казахские отношения в XVIII в. М., «Наука», 2009. 344 с. С. 113.
16.Устюгов Н.В. Башкирское восстание 1662-1664 гг. Исторические записки. Кн. 24. М., 1947. С. 137.
17.Фирсов, Н. А. Инородческое население прежнего Казанского царства в новой России до 1762 г. и колонизация Закамских земель// Уч. зап. Казанского университета. Т. VI. Казань, Тип. Каз. ун-та, 1871. С. 21.
18. Юдин В.П. Орды: Белая, Синяя, Серая, Золотая// Чингиз-наме. Алма-Ата, Гылым. 1992. 296 с. С. 24.



Булат АЗНАБАЕВ, специально для сайта «РБ – XXI век»

http://rb21vek.com/clio/858-vozobnovlenie-rossiyskogo-poddanstva-bashkir-v-1722-g.html