Община и государство. Традиционализм и модернизм в русской и западной культурах

"Наша программа-минимум - это признание Общины фундаментальным социальным институтом на государственном уровне.

А программа-максимум - это признание её таковым каждым гражданином России!"

                                    Провозвестник МСУ Р.Загреев

Российская модель модернизации – это сочетание традиционности, основанной на истории и культурных традициях народа, и прорыва как в сфере новых технологий, так и в сфере новых инновационных моделей управления и социального взаимодействия на основе традиционного русского коллективизма 
                                                                                           ***
В настоящее время в связи с процессами глобализации, затрагивающими в значительной мере культуры и национальные менталитеты, понятие традиции и традиционализма приобретает новую актуальность, поскольку традиционализм становится в определенной степени антиподом и противовесом глобализации в культуре.



До недавнего времени понятие традиционализма (традиции) часто сопровождалось негативными коннотациями. Традиционное общество воспринималось как примитивное с господством натурального хозяйства, где отсутствуют товарные отношения, имеет место жесткая иерархия общества, что исключает возможность социальной мобильности. Основным институтом социализации в таком обществе считалась относительно замкнутая, изолированная община (семья), требующая соблюдения традиционных норм поведения, тем самым исключающая индивидуальную свободу личности, ценность которой намного ниже, чем общее благо [7; 8] .

К вышесказанному часто добавляют то, что традиционное общество не поощряет индивидуальное творчество, а традиция подчиняет себе личностное развитие индивидов [6]. И многие соглашаются, что традиционное общество охватывает развитие докапиталистических формаций и начинает утрачивать свои позиции по мере развития торговых, экономических контактов между странами, в ходе создания универсальных средств общения, техники и технологии (Там же). То есть, продолжая эту мысль, высказанную еще во времена К. Маркса, можно предположить, что современная глобализация, которая является наивысшим этапом развития товарно-денежных отношений, призвана полностью уничтожить традиционализм. Однако в настоящее время мы не наблюдаем полного распада национальных культур – носителей традиций, скорее наоборот: традиционные национальные культуры стремятся к возрождению и усилению повсеместно. Несмотря на демографические проблемы европейцев, идет целенаправленная политика возрождения и поддержания национальных идентичностей, сохранения языков и культур, особенно малых народов.

Что же происходит и с чем это связано? Рискнем предположить, что в ходе эволюции техногенного общества и наблюдения его последствий сам термин «традициональность (традиции)» поменял коннотацию с отрицательной на положительную. Действительно, что же плохого в том, что социализация человека происходит в семье или близкой социальной группе (а где же еще ей происходить?), что общество иерархично и каждый слой иерархии выполняет определенные функции? Тем более что любое общество не гомогенно, включая Западную Европу и США, хотя там социальная иерархия обусловлена уровнем образования и родом занятий. Что плохого в существовании традиционных форм поведения, «можно» и «нельзя», «хорошо» и «плохо» – этих моральных регулятивов общества, на которых строится вся система воспитания? В то же время тезисы о том, что социальная иерархия исключает социальную мобильность, а традиционные нормы поведения исключают свободу личности, ее развитие и творчество, давно доказали свою несостоятельность на примере развития многих национальных культур. Что же касается ценности каждой отдельной личности и сопоставимости этой ценности с ценностью общества в целом, то здесь примеры русского патриотизма в Великой Отечественной войне, сплочения японской нации в период взрыва реакторов Фукусимы в 2012 г. и многие другие примеры народного героизма вполне могут дать ответ на этот вопрос. Также неверным представляется историческая привязка традиционного общества к далекому допромышленному прошлому. Традиционные культуры были и продолжают жить и развиваться тогда и сейчас безотносительно к развитию промышленности, хотя нельзя отказать им во взаимном влиянии друг на друга.

Таким образом, понимание традиции и определение традиционного общества, которым мы по инерции продолжаем пользоваться, очевидно, устарело и сохраняет ошибочный эмоционально-оценочный компонент, который в современном контексте событий должен быть переосмыслен. Постараемся выделить существенные признаки традициональной культуры и отграничить их от несущественных.

Согласно значению ключевого слова в словосочетании «традиционное общество», это общество, в основе которого лежат традиции. То есть, их сохранение, воспроизводство и ретрансляция новым поколениям. Все остальное в определении является вторичным и факультативным, то есть может присутствовать, а может и нет. В этом отношении наиболее правильным представляется следующее определение традиционного общества: Традиционное общество – общество, которое регулируется традицией, общество, основанное на воспроизведении схем человеческой деятельности, форм общения, организации быта, культурных образцов. Традиция в нем выступает главным способом передачи социального опыта из поколения в поколение, социальной связью [6]. Остальные квалификационные признаки, такие как жесткость иерархии, подавление свободы личности, отсутствие инноваций, закрытость и замкнутость, отсутствие развития, аграрность, сословность, низкая мобильность, высокая смертность, высокая рождаемость, низкая ожидаемая продолжительность жизни и т.д., являются несущественными, часто ошибочными при оценке конкретной традиционной культуры и могут быть выражены в разной степени не только в традиционном, но и в индустриальном обществе.

Рассмотрим некоторые стереотипные мнения, ошибочные причинно-следственные связи и подмены понятий, которые связаны с пониманием традиционных культур и формируют негативную окраску этого концепта.

Так, некоторые считают, что традиционное общество является формой внеэкономического принуждения, которое и выступает ограничителем личных свобод человеческих индивидов, то есть не поощряет индивидуального творчества, а социальные инновации осуществляются в нем как бы сами собою, эволюционным путем на протяжении жизни и деятельности многих поколений.

В каждом обществе существуют разнообразные формы принуждения – от более грубых (военная диктатура, правосудие, экономическое стимулирование) до более тонких – религия, мораль и нравственность, нормы поведения. В правовом обществе приоритет имеют правовые нормы, а в традиционном – морально-нравственные регулятивы, хотя все формы в той или иной степени присутствуют в обоих. «Что из них лучше, а что хуже» – вероятно, вопрос некорректный. Но в русском обществе не принято стимулировать, например, детей помогать по хозяйству, давая им за это деньги (экономическое стимулирование). И русским непонятно, почему помощь детей по дому может вызвать претензии ювенальной юстиции. В то же время традиционно в русской культуре ребенок с детства растет в системе постоянных ограничений «можно-нельзя», усваивая их как поведенческие стереотипы. Русский ребенок практически никогда не будет кидаться едой, лежать на кровати в ботинках, а за несдержанное поведение в общественных местах всегда получит выговор от родителей. Объяснением будет следующее: так вести себя нельзя, это плохо и т.д. Такое внеэкономическое принуждение очень органично для нашей культуры, и исчезни оно, будучи замененным на правовое (ту же ювенальную юстицию) или экономическое, молодое поколение будет бесспорно потеряно, связь родители-дети порвется, и культура будет разрушена. В то же время при всей ограниченности личных свобод каждого (для пользы остальных) это совсем не означает угнетение творческих способностей и возможностей творческой самореализации. Ни одна страна не дала миру такое количество творческих людей, какое дала Россия, даже в худшие для нее времена.

Что же касается социальных инноваций, то здесь Россия как раз, наоборот, на протяжении веков была экспериментальной площадкой социальных инноваций для всего мира. При отмечаемом долготерпении русского народа он часто поднимался на бунты и революции. Но в самых радикальных для России катаклизмах, приведших к смене режима, всегда был внешний стимул, играющий главную роль. И наоборот – при мирном и стабильном развитии Россия быстро достигала состояния процветания (царствование Александра III). То есть отмеченные выше как негативные черты традиционного российского общества можно рассматривать как раз наоборот, как позитивные характеристики.

Другой тезис о том, что традиционное общество является «закрытым», «замкнутым», оберегающим нормы и стандарты своей культуры от воздействия и влияний со стороны других обществ и культур, при этом сохранение традиций является в нём более высокой ценностью, чем развитие, также несет негативную импликатуру и формирует негативный образ традиционного общества. Эта отрицательная импликатура строится за счет негативной окраски терминов «закрытый» и «замкнутый» и положительной окраски термина «развитие», которые обыгрываются в связи с понятием традиционной культуры.

Но оберегание норм и стандартов своей культуры от воздействия чужой – это принцип выживания традиционной культуры, и так действуют все культуры, имеющие хоть какие-нибудь традиции – от аборигенов Австралии до цивилизованной Франции. В то же время понятие замкнутости весьма относительно – речь может идти как о практически самоизолированной от мира Северной Корее, так и о Британии, лелеющей свою традицию монархии. Сохранение традиций никогда автоматически не предполагает отсутствия развития – это разные процессы, и налицо соположение отнюдь не взаимоисключающих понятий. С другой стороны, если развитие приводит к разрушению традиций, тем самым разрушению самой культуры, нужно ли такое развитие этой культуре?

Еще один тезис, на котором хотелось бы остановиться: традиционный человек воспринимает мир и заведенный порядок жизни как нечто неразрывно-целостное, холистичное, священное и не подлежащее изменению. Это типично для средневекового человека с цикличным временем, где будущее воспринималось как повторяющееся прошлое (в древнеанглийском языке даже не было форм будущего времени). Но для современного человека, чтящего традиции своего народа, заведенные порядок и уклад жизни сильно видоизменяются, впуская новые технологии, новые привычки, ритм жизни, сохраняя при этом стержни культуры – морально-нравственные ценности.

Что же такое традиционный человек в современном понимании? Можно ли считать его «причудливым анахронизмом», как полагает Е. Каштанова [4]. Традиционный человек в современном обществе – это, очевидно, тот, кто чтит и бережет ценности и традиции своих предков и передает их молодому поколению. Под ценностями понимаются не только традиции искусства, но и прежде всего морально-нравственные ценности, уклад жизни, история. Что это, если не культура? Традиционный человек – это синоним человека культурного, то есть носителя культурного наследия предков, обогащающего его и ретранслирующего будущему поколению.

Стоит ли отказываться от этого как от пережитка прошлого и стремиться к тому, что предлагается в качестве альтернативы – постиндустриальному обществу?

Эти концепции постиндустриального (информационного) общества (Д. Белл, А. Турен, Ю. Хабермас) появляются в 1960-е гг. Ведущей в обществе признается роль знания и информации, компьютерных и автоматических устройств. Жизненный мир человеческого общества все сильнее подчиняется логике эффективности и инструментализма. Культура, в том числе традиционные ценности, нивелируется под влиянием административного контроля, тяготеющего к стандартизации и унификации социальных отношений, социального поведения. Общество все больше подчиняется логике экономической жизни и бюрократическому мышлению. Но если современное постиндустриальное общество, противопоставляемое традиционному, разрушает культуру, то ценности, предлагаемые им взамен, носят сомнительный характер.

Понятие традиционализма, как показал приведенный выше анализ, часто является и предметом политических манипуляций. Об этом очень хорошо говорит в своих работах С.Г. Кара-Мурза, рассматривая в этом аспекте наследие Л.Н. Гумилева [3]. Он отмечает, что в западном представлении этничность, традиционность – это феномен, который считается изжитым в «современном» западном обществе. И сейчас средствами политических технологий пытаются создать вместо народа нацию, составленную из индивидуумов. А ослабленную этничность русских, унаследованную от советского строя, усугубляют сознательной пропагандой утраты чувства этноса и народа с целью превратить его в политическую нацию, в как бы современное общество.

Тем не менее традиционное общество – это ценнейший социальный феномен, который дает мощный толчок процессам этногенеза и самоосознанию этносов как общностей, имеющих жизненный цикл, корни, предания, особый статус на Земле. Традиционное общество, в отличие от «современного», по мнению исследователя, имеет сильное чувство ландшафта, чувство пространства, потому что пространство тесно связано с народом и этносом. Человек в «традиционном» обществе – это всегда часть целого, включенного в солидарные структуры, в частности в семью, общину, трудовой коллектив. Человек в «современном» обществе –индивид, атом человечества, свободный, самодостаточный, не связанный практически с другими. Он с ними ассоциируется в некоторое рыхлое образование в «гражданском» обществе, чтобы бороться за совместные интересы, и больше ничего.

Даже хозяйство в «традиционном» обществе – это всегда «семейное» хозяйство некоторого племени, народное хозяйство, каким было советское хозяйство как единый большой крестьянский двор. Хозяйство современного общества – рыночное, совершенно не привязанное к общности, это атомизированные индивиды, которые ищут не воспроизводство жизни, семьи, а выгоду, и через это регулируют все.

Очень хорошо в своем выступлении на международной научной конференции Against Post-Modern World по поводу традиционного общества сказал Азамат Буранчин (Башкортостан): «Традиционные черты перестают оцениваться как всецело негативные, препятствующие социальным изменениям и экономическому росту и все чаще рассматриваются как ресурс прогрессивных изменений. Для нашей страны эта переоценка связана в первую очередь с глубоким экзистенциальным кризисом, наступившим с распадом советской цивилизации. В России стало постепенное понимание огромного различия между социальной структурой, «анатомией» российского социума с обществами стран Западной Европы и США. Осознание невозможности в ближайшей перспективе создания в нашей стране классической модели «гражданского общества», которая веками конструировалась на Западе, является социальным опытом, прежде всего, их культуры. Возможно, именно с учетом данной специфики российский правящий режим сегодня стремится частично восстановить типично советские политические практики (например, путем искусственного структурирования социального пространства), поскольку в противном случае общество рискует окончательно потерять свою историческую (цивилизационную) субъектность» [2]. Таким образом, можно прийти к выводу о том, что модели традиционного общества и постиндустриального несовместимы и не могут быть автоматически перенесены в другое общество ни в одной из сфер жизни.

Но, с другой стороны, существует модель мирного сосуществования традиций и инноваций, которая приобретает в настоящее время все большую популярность. Она опровергает тезис о том, что инновации должны ломать традиции, наоборот речь идет о модернизационном потенциале традиций (термин А. Буранчина). Суть этой идеи в том, что все органичные инновации должны вырастать из традиций общества или не конфронтировать с ними. Эта идея была обозначена еще в 2002 г. в работах З. Баума, который считал, что общество обречено на гибель, на полный коллапс социально-нормативной системы, если новые институты коллективности не смогут совместиться с традиционными [1]. Но следует отметить, что этой точки зрения придерживаются в основном европейские исследователи, поскольку европейские страны выросли на традициях античной Греции и Рима и впитали в себя их культуры. Что касается США, здесь традиция не имеет той ценности, поскольку это молодое государство с короткой историей и практически отсутствием преемственности с культурой Европы или коренных индейских народов. То есть отношение к традиции в Европе и США отличается, что отражается на системе ценностей народов и отношении к инновациям. По мнению российского культуролога К.Н. Костюка, сочетание традиции и модернизации является элементом именно классической европейской модели развития. Модернизация мыслится как инновационный процесс, базирующийся на традиции, устойчивой основе общества. Модернизация не отменяет и не деформирует традицию, а постепенно реформирует ее. Традиция, в свою очередь, не блокирует модернизацию, а ограничивает ее, приспосабливая к существующим отношениям, и медленно приспосабливается сама [5]. Примером сочетания традиции и инновации может служить Япония, ставшая после Второй мировой войны страной с одной из передовых экономик мира, современный Китай – «фабрика мира», и одновременно одно из самых традиционных государств, очень быстро развивающаяся Индия и многие другие, включая европейские, страны.

Тем не менее баланс «традиция – модернизация» – очень тонкая система, где перевес одной из тенденций может разрушить государство (культуру) или затормозить его развитие. При невосприятии нового влияния, неумении адаптировать это новое и встроить в свою культуру происходит застывание общества в своем развитии (племена Океании, Южной Америки и др.), конфронтация с новой культурой и разрушение одной из культур (государства Южной и Центральной Америки, индейцы Северной Америки и др.). В то же время ассимиляция новых влияний и их переосмысление в аспекте существующих традиций обогащает культуру реципиента. Примером может служить удивительная культура Индии: волны азиатских завоеваний прокатывались через нее, не разрушая, а оставляя такие образцы искусства, как, например, Тадж-Махал. В данном случае культура Индии выступает как живая система, которая перестраивается под влиянием внешних факторов, но не разрушается.

Все же примеры разрушения культур под воздействием слишком мощного давления чужой культуры в истории многочисленны. Это прежде всего физическое истребление носителей культуры (Центральная, Южная и Северная Америки), когда количество людей не позволяло сохранять и воспроизводить культурные традиции и речь шла о простом выживании ее представителей (индейцев). Обычно это сопровождается разрушением таких знаковых культурных объектов, как, например, при захвате Константинополя крестоносцами, Рима германскими племенами. Так же вел себя Гитлер, когда разрушал города и культурное наследие народов на захваченных территориях. Или когда нашествие чужого народа – носителя чужой культуры – было столь масштабно, что культура-резидент начинала терять свои черты и растворяться в пришлой культуре. Здесь примерами могут служить культуры племен Западной Сибири, те же индейцы Северной Америки. В этом процессе большую роль играет язык: с физическим разбавлением народа пришлыми родной язык звучит все реже, тем самым манифестируя вытеснение исконной культуры. Эту ситуацию мы наблюдаем сейчас во Франции, когда более сильные традиции мусульманских народов, их численное превосходство и уровень рождаемости создают критическую ситуацию для коренных французов и ставится вопрос о сохранении их культуры от постепенного вымирания. Толерантность и политика мультикультурализма сыграла здесь с французами злую шутку, как, впрочем, и с немцами, и надо сохранять культуру европейских государств, стоящую на грани вымирания. В таких странах, как Франция, Германия или США, с ослабленными традициями и стремлением к модернизации остро стоит вопрос культурной и национальной идентичности. Как ни странно, этот вопрос ставили еще в XIX веке такие европейские мыслители, как Р. Генон, Э. Берк, Ю. Эвола, Ф.Н. Шатобриан, О. Шпенглер и др., в лице которых получают развитие влиятельные философские школы традиционализма, критически оценивавшие перспективы «западноевропейской» модернизации. То есть даже социальный опыт западных обществ указывает на невозможность (нерациональность) радикального отказа от существующей традиции в процессе исторического творчества.

В то же время сформированные и развитые традиции народа являются механизмом его защиты от культурного вымирания, механизмом устойчивости к внешним влияниям. Как пишет К.Н. Костюк, традиция – это прежде всего «защита против хаоса в индивидуальном сознании. Она противостоит как деструктивному давлению хаоса подсознания, так и давлению модернизации, направленному на конструктивную перестройку устоявшихся слоев культурного сознания» [5].

Можно заключить, что отличие традиционного общества от постиндустриального заключается в направлении смещения баланса «традиция-инновация». Об этом хорошо пишет В. Федотова, полагая, что в традиционных обществах, воспроизводящих себя на основе традиции, имеются инновации, но их действие поддерживается в обществе лишь до тех пор, пока они не ломают традиции. Развитие здесь является циклическим, так как рано или поздно инновация начинает казаться опасной для традиции и обрывается возвратом к ней. История здесь всегда берет свое, не допуская чрезмерного уклонения от ее сложившегося хода. В современных же обществах решающую роль играет инновация, допускающая традицию до тех пор, пока последняя не вредит инновации [9, с. 45]. Традиционное общество выступает против модернизации только в том случае, когда реформы затрагивают его фундаментальные ценности, то есть становятся несовместимыми с его мировоззренческой и социокультурной системой. В других же условиях оно открыто для инноваций и способно не только воспринимать, но и органично синтезировать их в социальную ткань своей культуры.

Какой же путь приемлем для России? В 90-е годы мы наблюдали очередной отказ от своей истории и стремление походить на Запад как в экономических моделях развития, так и в культурных ценностях. Именно в эти годы в нашей стране с многовековой историей православия появились протестантские миссионеры, в костюмах и под эстрадную музыку со сцены проповедующие нормы чужой религиозной нравственности. Русская интеллигенция в Петербурге с любопытством наблюдала это действо и охотно брала бесплатные экземпляры Библии, которую в то время было не достать. Голодное население охотно пробовало финское обезжиренное масло и стояло в очереди за «ножками Буша». Именно в эти годы произошел массовый исход русской опять-таки интеллигенции из голодной России в Запад изобилия. Особенно много уехало русских девушек, которые вышли замуж за иностранцев и остались за границей. Благодаря иностранным консультантам правительства Б. Ельцина Россия стала рыночной экономикой, благополучно развалив все свои колхозы и совхозы, промышленность, вооруженные силы. Высококлассные военные специалисты ушли в охранные предприятия, а некоторые пополнили бандитские группировки, резко повысив уровень криминала в стране. Несколько лет жителям России не выплачивали зарплату в полном объеме, темпы инфляции выросли в сотни раз. Все это был результат резкой смены традиционности и стабильности на чужую, не свойственную России модель монетаристского развития.

Сейчас спустя 20 лет мы уже не помним, что такое финское масло, и покупаем свое родное сливочное, как, впрочем, и мясо, постепенно восстанавливается сельское хозяйство и промышленность (хотя уже, конечно, не в том объеме), изменяется отношение к армии и флоту, девушки, уехавшие за сытой жизнью, с удовольствием приезжают на родину, где тоже в магазинах уже все есть, и даже не прочь вернуться насовсем. Ситуация меняется: Россия и люди России вновь возвращаются к своим традиционным моделям жизни. И в этом плане опять прав А. Буранчин: чем дальше идет время, тем все явственнее за политическим фасадом нашего государства проступают черты традиционного социального устройства, что в какой-то степени вполне естественно, поскольку традиция, представляющая собой многослойную культурную память народа, образует органическую почву социальной жизни, неизбежно воспроизводящую саму себя. Одновременно вслед за этим процессом дискурс российской власти все больше сдвигается в сторону консервативно-патриотической идеологии. Современные реформы Кремля при всей их неоднозначности уже лишены антитрадиционалистского пафоса 90-х годов. В этих условиях вновь приобретают жизненную актуальность вопросы модернизации и развития полуразрушенного и неэффективного государства, поиска новых социальных и политических механизмов, способных не только удержать страну от распада, но и использовать всю силу и энергию традиционного общества [2]. Двадцатилетняя эпоха социальных трансформаций сделала очевидной тупиковость либеральной модели модернизации в России.

Российская же модель модернизации – это сочетание традиционности, основанной на истории и культурных традициях народа, и прорыва как в сфере новых технологий, так и в сфере новых инновационных моделей управления и социального взаимодействия на основе традиционного русского коллективизма ради идеи процветания народа и государства.


Минина Ольга Георгиевна 
– к.ф.н., доцент, зав. кафедрой лингвистики и межкультурных коммуникаций Сыктывкарского государственного университета.


Источник: Multicultural World: challenges of understanding (Мультикультурный мир: проблемы понимания): материалы международной научно-методической конференции, 4-5 апреля 2013 г. Сыктывкар: Изд-во Сыктывкарского гос. ун-та, 2013. C. 57-68.


http://rb21vek.com/ideologyandpolitics/837-tradicionalizm-i-modernizm-v-russkoy-i-zapadnoy-kulturah.html