Мемуары Мадриля Гафурова. Зигзаг судьбы, или Как после «хрущевской оттепели» меня сделали «инакомыслящим»...

–Я на тебе карьеру начинал...
– Ничего, секретари приходят и уходят,
а журналисты остаются...
(из разговора с секретарем Башкирского
обкома КПСС Т.И. Ахунзяновым).

Эти воспоминания я писал в командировках, в кабине вездехода, в гостиницах больших и малых городов и райцентров, засиживаясь вечерами в корпункте Гостелерадио СССР, заведующим которого я тогда был, фиксировал отдельные эпизоды, детали, события, людей, с кем приходилось сталкиваться на перекрестках жизненного пути.
Писал по настоянию друзей, знающих и помнящих, какую пагубную роль сыграло в моей судьбе нашумевшее после «хрущевской оттепели» не только на всю Башкирию, но и на всю страну «Дело о «Метафоре».



С другой стороны, один из бывших высокопоставленных чиновников, сметенный перестройкой (ныне уже ушедший в мир иной), при встрече заявлял: «Ну, если ты об этом будешь вспоминать, то, значит, ничего не понял, значит, урок той истории ничему тебя не научил...».

А друзья и родственники убеждали: что ты молчишь – на дворе перестройка, или боишься, что она закончится так же, как и «хрущевская оттепель»?

Молчал ли я?

Нет, все эти годы доказывал, что я такой же, каким был 20 лет назад (столько времени прошло со дня «события» до публикации главок этой «повести» в газете «Вечерняя Уфа»), если не учитывать такую «мелочь», как инфаркт, и рано поседевшую голову...

Моя журналистская работа в редакциях газет «Ленинец», «Советская Башкирия» и «Вечерняя Уфа», а в промежутке – около четырех лет – в Президиуме Верховного Совета Башкирской АССР, помощником Председателя, и четверть века на Центральном телевидении и Всесоюзном радио, была направлена на то, чтобы добиться той Правды, на которую был нацелен с юношеских, овеянных комсомольской романтикой, лет. Кстати, как уже говорил недавно в интервью одному из своих коллег, еще работая в юности (будучи студентом педучилища) учителем начальных классов, я прочитал у Достоевского и навсегда запомнил такие строки: «Правда – превыше всего, а потому надо желать только одной правды и искать ее, несмотря на все те выгоды, которые мы можем потерять из-за нее и даже получить преследования и гонения».

И действительно, мне не раз доставалось за прямоту суждений, за прямую спину перед начальством, за неукротимую оппозицию к бюрократии, случалось, что и громко шельмовали, о чем разговор пойдет далее.

Конечно, прошло уже столько лет, и, может, не стоило ворошить старое, тревожить зарубцевавшуюся рану сердца? В конце концов, это ведь этап, пусть и трагический, в моей судьбе, и даже друзья бы не убедили – это мое личное дело, так считал я до сих пор. Но сейчас ситуация изменилась – я выдвинут кандидатом в народные депутаты Башкирской АССР, то есть буду принадлежать не только себе. Один из избирателей спросил во время встречи: «А где ты был при застое, что делал, какую позицию занимал?»

Возможно, мои воспоминания дадут ответ и на этот вопрос. Но главное: почему я решил обнародовать то, что является моей израненной памятью, частью моей надломленной, но не сломленной судьбы? А потому, что я глубоко поверил – возврата к старому не будет и не повторится то, что произошло со мной, и включился в меру сил и способностей в борьбу за справедливость и интересы трудового народа.

Итак, в чем суть моей «исповеди»?

Мы (мое поколение) – духовные дети XX съезда КПСС, дети хрущевской оттепели. О, как тогда – в 60-е годы мы наслаждались Свободой! Упивались раскрепощенностью, возможностью открыто писать и говорить то, за что меня вскоре наказали, а теперь поощряют...

Но начиналась уже кампания по укреплению «партийного руководства», фактически по укреплению власти Брежнева и его клики. Знамения того времени – по всей стране снимали с работы независимых и мыслящих людей. Вместо них ставили послушных приспособленцев, в итоге постепенно к власти пришла посредственность, что создало атмосферу серости, тупомыслия, угодничества, а людей независимых стали прижимать, подсылать к ним доносчиков (не напоминает ли вам, уважаемые читатели, сказанное мною выше нынешнее время и обстановку в России?).

Говоря образно, над взошедшей демократией и гласностью занесли новый топор, который потом обрушился и на мою голову, к счастью, не острием, а обухом. Подослали доносчика (сексота). Молодой, красивый парень. Но именно его подлый донос надломил мою судьбу.
(Теперь-то я знаю, что он – сын моего вузовского преподавателя по основам марксизма-ленинизма, позже осужденный за мошенничество. Но уже в то время его исключили из московского вуза как фарцовщика, а тогдашняя «Контора Глубокого Бурения» пригрела его и использовала в своих, не всегда благовидных целях).

Итак, мы наслаждались свободой, всех охватила жажда поэзии. Молодые поэты были в моде и нарасхват: поэтические вечера проходили во дворцах и на площадях, в школах и на предприятиях, транслировались по радио и телевидению. Это был поистине советский поэтический ренессанс – так было по всей стране (именно тогда взошли на поэтический небосклон Евтушенко, Окуджава, Белла Ахмадулина, Вознесенский, Роберт Рождественский), так было и у нас в Башкирии. Спорили лирики и физики, повсюду возникали творческие клубы и объединения молодых талантливых поэтов и прозаиков, художников и композиторов...

Такое объединение было создано и при редакции газеты «Ленинец», откуда вышел ряд хорошо известных ныне в Башкирии русскоязычных поэтов и прозаиков, в том числе Газим Шафиков, Станислав Сущевский, Марат Хабибуллин и Руслан Максютов... Ходили к нам также актеры, художники и композиторы, среди них Рим Хасанов, сочинявший свои первые песни на стихи и слова членов нашего литобъединения, в том числе и на мои. Уточню: наше объединение было создано совместным решением Башкирского обкома ВЛКСМ и различных творческих Союзов Башкирии.

Но потом, когда грянул гром (на заседании бюро обкома КПСС), «родители», трясясь за свои кресла, дружно отреклись от своего дитяти, оставив на поругание меня одного, но что было – то было, и слово из песни не выкинешь.

Руководил объединением я, как сотрудник редакции газеты «Ленинец» – заведующий отделом литературы, искусства и культуры. Кстати, о названии нашего объединения – «Метафора». Его, насколько я помню, предложил на совещании в обкоме комсомола бывший ответсекретарь нашей редакции, а тогда доцент Башкирского государственного университета Ромэн Назиров. А на заседании бюро обкома КПСС у меня с пристрастием выпытывали: какой скрытый, тайный смысл кроется в этом, якобы непонятном, термине?

Мы выступали не только в Уфе, ездили по линии обкома комсомола в другие города, помню Октябрьский, Кумертау, Туймазы, Бирск... Но главной была все-таки литературная учеба, обсуждение «опусов» друг друга.

Ходили на наши занятия молодые рабочие, студенты, старшеклассники, начинающие писать стихи и рассказы. Конечно, разговор шел не только о литературе – о жизни, о том новом, что дало разоблачение культа личности Сталина. Говорили без боязни, порой и резко, но никакого заговора, в чем потом пытался обвинить нас, точнее меня, один из членов бюро – секретарь обкома (кстати, через некоторое время исключенный из КПСС), не было.

Заседали два раза в месяц. Каждый, чьи стихи или рассказы ставились на обсуждение, должен был отпечатать свои произведения – минимум в пяти экземплярах, чтобы члены литобъединения могли заранее прочитать и проанализировать их.

В последний раз встретились мы 2 или 3 ноября 1967 года. Заседание не состоялось, тот, чьи стихи мы должны были обсуждать, не пришел. Школьники и студенты разошлись по домам, а мы, несколько «взрослых» – Георгий Кацерик, Станислав Сущевский, ставшие впоследствии членами Союза писателей СССР, встретившийся на улице мой однокашник по БГУ (он не имел к литобъединению никакого отношения, поэтому не буду называть его имя), еще двое или трое, фамилии их уже не помню, и тот, кто оказался доносчиком и провокатором (именно он подал идею отметить праздник Октября), пошли на улицу Ленина. Просто прогуляться. Но когда доносчик предложил зайти в кафе – все согласились, за что потом была инкриминирована мне «организация коллективного пьянства в служебном помещении». Я в то время из-за болезни желудка, полученной во время службы на Тихоокеанском флоте, вовсе не употреблял спиртного, но пошел со всеми, как говорится, ради общества.

Но – канун великого праздника, все кафе заняты под банкеты (время-то было тогда застольное), заглянули туда-сюда – тщетно. И тогда бывший среди нас строитель сказал, что на стройплощадке – на углу улиц Коммунистической и Цюрупы есть будка сторожа, давайте, мол, туда зайдем...

Говорили о литературе, спорили, помню – этот строитель пытался прочесть свою поэму, где были примерно такие строки против Хрущева: алый парус
моей мечты вы перекрасили в черный... На что Сущевский в свойственной ему манере отреагировал, что это – не поэзия, а обыкновенное г...но!

Никто тогда за спором и разговорами не обратил внимания, что тот – доносчик – куда-то исчез. Потом он появился и торжественно поставил на пол две бутылки сухого вина.
Одну ребята опорожнили, и мы пошли в сквер Маяковского (напротив стройки). Там по глотку давали каждому, кто вспомнит строки поэта – главаря. На том и разошлись...
А через несколько дней над нами, вернее, надо мной разразилась гроза, завершившаяся обсуждением меня, то есть «Дела о «Метафоре», на заседании бюро обкома КПСС. Вопрос стоял об исключении меня из рядов партии (это было предложение тогдашнего секретаря обкома КПСС по идеологии Ахунзянова), а бывший секретарь обкома Комиссаров, которого потом сняли с работы за махинации и браконьерство, кричал на меня: ты, мол, сознайся, что создавал антипартийную, антисоветскую группировку... На что первый секретарь обкома З.Н. Нуриев среагировал: «Садись! Какой он антисоветчик? Мальчишка!».

Но в чем конкретно меня обвиняли?

Недавно я специально был в Комитете госбезопасности БАССР, именно оттуда поступило З.Н. Нуриеву – бывшему первому секретарю обкома КПСС донесение, содержание которого мне неизвестно.

Конечно, я не надеялся, что мне покажут первоисточник, то есть донос. Впрочем, Владимир Андреевич Поделякин – председатель комитета, угощая меня чаем, лукаво заметил, мол, своих они не выдают. Но показал копию справки на полутора страницах, подготовленную в то время, видимо, в Москву и оказавшуюся, как подчеркнул Владимир Андреевич, не в той папке.

Переписать что-то из этой справки мне не позволили, а на слух я запомнил, что обвинялся в том, что занимался не тем, чем надо, и что человек я не тот (если ошибся – не моя вина, сами не позволили даже через 20 лет переписать то, что касалось моей судьбы).
Впрочем, через несколько дней по разрешению председателя временного бюро обкома партии товарища Горбунова я ознакомился с протоколом того злополучного заседания бюро обкома в конце декабря 1967 года (новогодний, так сказать, подарок – строгач!).

Продолжение следует…

http://www.istoki-rb.ru/detail.php?article=4651