Разоблачение профессора Иванова

На страницах газеты «АиФ – Башкортостан» (№46,2013 г.) появилась беседа ее сотрудника Алексея Шушпанова с профессором, археологом В.А. Ивановом под названием «Память без прикрас.  Историк Иванов о «людоедской» власти и древних городах».
Предлагаемая вниманию читателей статья ижевских ученых Голдиной Р.Д. и Напольских В.В. дает наглядное представление о восхваляемом аифовцами В.А. Иванове, который пытался обвинить  профессоров Н.А. Мажитова и М.М. Кульшарипова «в небрежном отношении к фактам и источникам» и других «грехах». Статья вышеназванных ученых опубликована в сборнике «Переходные эпохи в археологии. Материалы Всероссийской археологической конференции с международным участием «XIX Уральское археологическое совещание». Сыктывкар, 10-16 ноября 2013 г.» под эгидой Уральского отделения Российской академии наук и Института языка, литературы и истории Коми научного центра.



Голдина Р.Д., Напольских В.В.
(Ижевск)

«УГОРСКАЯ ЭПОХА В ИСТОРИИ ПРЕДУРАЛЬЯ»:
НАУЧНАЯ ГИПОТЕЗА ИЛИ ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЙ КАЗУС?

Идея о древнем присутствии угров в Предурапье восходит к работам авторов второй половины XIX в. В середине — второй половине XX в. её развивали В.Ф. Генинг, А.Х. Халиков, позднее и более последовательно — ученик А.Х. Халикова Е.П. Казаков. С начала текущего столетия эту точку зрения всячески отстаивают Н.Б. Крыласова, А.М. Белавин и В.А. Иванов. В наиболее полном виде их позиция изложена в [Белавин и др., 2009]. Однако, приходится констатировать, что изложение это никак нельзя назвать удачным. Формат тезисов не позволяет подробно аргументировать эту оценку (которую, видимо, придётся давать в более развёрнутой форме), и здесь мы ограничимся лишь некоторыми методологическими вопросами.
Поражает отсутствие в книге историографического раздела: авторы безусловно обязаны были проинформировать читателя о состоянии проблемы в целом и о существующих точках зрения на изучаемый объект. На принципиальную необходимость такого раздела уже указывали рецензенты [Мельничук, Чагин, 2010; Мажитов, 2011, с. 79].
Жаль, что авторы не указали, какие разделы написаны каждым из них, и только знакомство с их предшествующими работами позволяет определить, какие главы кем написаны. При этом произведение просто изобилует разнообразными ошибками. Например, разделы, посвященные погребальному обряду (написаны, очевидно, В.А. Ивановым, причём частично эти данные им уже были опубликованы [Иванов, 1999]). В.А. Иванов является одним из первопроходцев в области применения математики в археологии Приуралья, традиционно коллеги доверяли его цифрам, считая, что его статистика тщательно выверена. Но в рассматриваемой книге это не так. Например, по «такому признаку как ориентировка погребенных число процентов должно обязательно равняться 100, причём обычно в таблицах дают две графы: абсолютное число погребений и соответствующий процент. В.А. Иванов в рассматриваемой книге пренебрег числом погребений, оставив только проценты. Возможно, чтобы сложнее было проверить. После пересчета последних на нескольких таблицах, оказалось, что ни в одном случае число процентов не равно 100, оно чаще всего меньше, иногда больше, например (приводим только наиболее удивительные цифры): табл. 16, Зуевский могильник — 97%, Шиповской могильник — 86,9%, Уфимский могильник — 95,2%; табл. 19, гороховская культура — 104,6%; табл. 21: неволино — 47%, караякупово — 101,4%, «угры Западной Сибири» — 86%.
Подобные же странности находим и в процентах, отражающих позу погребённых в табл. 19 и т. д.
Очевидно, что при создании источниковой базы по погребальному обряду в рассматриваемой книге В.А. Ивановым допущены грубейшие ошибки, которые не позволяют считать эту базу достоверной, и все последующие исчисления по коэффициентам формально-типологического сходства, тенденциям признака, норме распределения и т. д. не имеют доказательной силы. То есть, около 100 страниц текста разделов о погребальных обрядах культур «угорского круга», не могут быть использованы для научного анализа.
В обсуждаемой книге много карт, но часто эти карты — из области фантастики. Реки текут в совершенно новом для читателя направлении: на рис. 7 и 20 исток реки Уфы, который располагается примерно в 120 км к юго-западу от Екатеринбурга, перенесен на север от этого города. Река Чусовая, обычно огибающая Екатеринбург с запада с истоком примерно в 80 км к югу от него, переместилась значительно северо-восточнее этого города. Часто значки на карте трудно читаемы и не соответствуют действительному местонахождению памятников, например: на рис. 63 Кудашевский могильник (№69) помещен рядом с Усть-Иргинским (№68), а не бассейне р.Тулвы, Тат-Боярский могильник (№88) обозначен значительно севернее, чем он располагается .в действительности, не на месте — Кочергинский (№89), Веселовский (№90), Дубовский (№91) и другие могильники.
Содержание карт потрясает. На рис. 53 запечатлены 237 пунктов с «угорскими этномаркерами». Они занимают почти всю Россию от Новосибирска и Салехарда до Приазовья и Приладожья. Странно, что их не оказалось в Китае. По непонятной причине проигнорированы «этномаркеры» на территории Венгрии — ведь там жили «потомки уральских угров». Судя по этой карте, «угорская экспансия» охватила и сарматское Поволжье (№184-190) и Среднее Поволжье (№191,192,195-198), даже Верхнее Поволжье и Приладожье (№215-235), достигала Приазовья (№206-209) и Предкавказья (№236,237). Полет фантазии воистину безграничен.
Некоторый интерес представляет карта (рис. 22, с. 119) с пунктами находок лицевых покрытий (масок) — по мнению авторов, одного из основополагающих аргументов в пользу угорской принадлежности прикамских памятников [Белавин и др., 2009, с. 105-112]. Публикуемая карта убеждает нас в противоположном. Из 29 пунктов 16 зафиксированы в Прикамье и на прилегающей территории Республики Коми, в бассейне р. Белой — 4, в Среднем Поволжье — 2, а в Приобье — всего 4 и среди них нет настоящих масок, а только кусочки металла, располагающиеся в районе глаз и рта. Так почему же маски это бесспорный «атрибут угорской культуры»? Погребальные маски распространены в мировой практике очень широко: крито-микенская культура, древний Египет, Южная Сибирь III в. до н.э. — IV в. н.э., Древний Китай, Крым и т. д. Другое дело, что у пермских народов эти маски имели свои особенности: материал изготовления (бронза, серебро, железо, золото), манера (очки — отдельное покрытие глаз, рта, всего лица). Но никакого отношения к уграм они не имеют. Вообще, в книге А. М. Белавина и др. собран большой материал, относящийся преимущественно к приуральскому региону с центром в Пермском крае — область, не имеющая никакого отношения к историческим или реконструируемым территориям расселения угорских народов.
Еще одна ошибка методологического характера — стремление объединить все типологически близкие вещи в одно целое. Например: анализируются все арочные шумящие подвески (рис. 63-67). Но ведь они разные для V-VII, VIII—IX, X-XIV вв. и могут иметь разный ареал, разные истоки и принадлежность. Где доказательства, что все они — «угорские»? В Приобье их только 5 из 94 случаев находок! В то же время на территориях исторического проживания пермских народов, в Прикамье — более 60 мест находок. Таким образом, опубликованные авторами карты совсем не являются подтверждением распространения «угорских маркеров», скорее всего — доказательством многообразия пермской материальной культуры.
Авторы демонстрируют удивительную небрежность в оформлении ссылочного аппарата. Предварительный подсчёт показывает, что в списке литературы и источников (с. 262-281), содержащем 509 наименований, 135 работ не имеют к тексту никакого отношения — на них ссылок нет. Однако, в нём отсутствуют 39 работ, к которым авторы апеллируют в своем произведении (в списке литературы нет работ Б.А. Серебренникова, А.П. Афанасьева, К. Редей, В.А. Могильникова и многих других, на которые авторы ссылаются; особенно не повезло Н.С. Савельеву — его работы в списке литературы вовсе отсутствуют, зато монография А. В. Збруевой приведена в списке дважды). В 99 случаях авторы, упоминая работы коллег, предпочитают не делать ссылок на их статьи, что естественно затрудняет восприятие доказательств, утверждения невозможно проверить: например, только на с. 205-206 нет ссылок на работы А. Каннисто, А.Ф. Мельничука, Б. Мункачи, В.Н. Топорова, А.П. Смирнова, В.Ю. Лещенко, Н.В. Федоровой. Книга вообще изобилует орфографическими ошибками и опечатками.
Поражает манера делать удобные для авторов ссылки. Так, на с. 140 написано “Р.Д. Голдина отнесла неволин- скую культуру к угорскому этносу…” и дана ссылка на её первую в археологии работу, изданную в 1968 г. Но с тех пор прошло больше 40 лет, и на темы, связанные с неволинской культурой, Р.Д. Голдиной опубликовано более 60 статей и монографий, из которых очевидно, что ее представления о неволине стали другими. Но авторов, видимо, это не особенно интересует.
Н.Б. Крыласова советует оппонентам отказаться от мелочного «поиска блох» в их публикациях [Крыласова, 2012V с. 174]. Для образованного читателя очевидно, что это не «поиск блох», а оценка методических подходов уважаемых авторов к научному исследованию вообще, свидетельствующая о беспрецедентном пренебрежении к его элементарным принципам. Это обстоятельство даёт основания полагать, что написанная специалистами- археологами рассматриваемая здесь книга именно в своей археологической части содержит многочисленные ошибки и странности, которые делают её скорее не научной монографией, а дилетантским сочинением на археологическую тематику.
Гораздо хуже обстоит дело в области, в которой авторы специалистами даже формально не являются ? в языкознании. А между тем, именно лингвистическая проблематика является здесь решающей — поскольку авторы оперируют термином угры, за которым не стоит никакой другой реалии кроме языковой: угры — это народы, ‘ говорящие на угорских языках, и ничто более. Попытки заместить языковую аттестацию разговорами об этнической принадлежности являются чистым лукавством, либо плодом элементарной безграмотности. С лингвистической точки зрения для предположений о былом сколько-нибудь заметном присутствии угроязычного населения в среднем и северном Предуралье и в среднем Прикамье западнее территории исторического проживания манси (о них, впрочем, см. отдельно ниже) оснований нет. Проблему путей миграции венгров с их прародины в Европу и их былого присутствия на территории южного Предуралья и нижнего Прикамья следует рассматривать отдельно. Основные аргументы здесь следующие: 1) отсутствие следов праугорской или параугорской (равно как и мансийской или хантыйской) топонимии на обозначенной территории (подробный разбор с историографией см. [Напольских, 2001], никаких заслуживающих внимания контраргументов сторонниками «угорской» гипотезы не предъявлено, их попросту нет); 2) отсутствие каких-либо элементов угорского (включая венгерский) происхождения в удмуртском языке, ограниченность обско-угорских заимствований в коми дюжиной слов узкодиалектного распространения, откуда следует невозможность предполагать субстратное влияние угорских языков на пермские в древности или в средневековье; важно, что никаких существенных следов угорских языков не обнаружено также и в лексике пермских татарских говоров и в башкирском языке (общие названия племенных объединений башкир и венгров эпохи завоевания родины имеют тюркское происхождение); 3) с другой стороны — массивный разновременной пласт пермских заимствований в обско-угорских языках, буквально пронизывающий все слои лексики этих языков, включая сакральную, промысловую и т. п. (а также — независимо от этого — наличие как минимум трёх пермских или древнеудмуртских заимствований в венгерском); 4) отсутствие следов в Предуралье угорских этнонимов (*тапсз, *кашэк), все этнонимические свидетельства, привлекаемые в «угорской» гипотезе являются либо поздними русскими словами (Югра, вогулы, остяки и под.), свидетельствующими о сложных взаимоотношения при- и зауральского населения в XV-XVII вв., но не имеющими никакого отношения крайнему средневековью, либо относятся не к уграм (хантам, манси, венграм или прауграм) а к доугорскому (и, скорее всего, неугорскому по языку) населению севера Западной Сибири {пор, Югра) (подробно с историографией см. [Напольских, 2008]).
Новые результаты в области исследования субстратной топонимии региона позволяют дополнить указанные факты следующими соображениями. Манси (по крайней мере — северные манси) не являются древнейшим населением своих исторических земель, куда пришли достаточно поздно, с юга, скорее всего — вдоль восточных склонов Урала. При этом почти на всей мансийской территории присутствует домансийский субстратный топонимический пласт неизвестного происхождения (каких-либо угорских этимологий также не находящий), заметный прежде всего в названиях крупных рек (манс. Ив/пел — Ивдель, Луссум — Лозьва, Полум — Пелым и др. [Матвеев, 2011, с.242-245; Напольских, 2012, с. 154-156]. Причём, в ряде случаев мансийские названия рек, текущих к западу от Уральского водораздела, представляют собой заимствованные из коми гидронимы с хорошей пермской этимологией (манс. Пасар < коми Бисер, Вишера, Пёлас < коми Вел(ы)с, Вёлс) [Напольских, 2012, с. 155]. Совершенно естественно поэтому, что восточные склоны Северного Урала назывались по-мансийски ‘мансийская сторона’, а западные-’зырянская сторона’ [Матвеев, 2011, с. 104, 106,246]. Системное исследование мансийской топонимики приводит к однозначному выводу о том, что чердынские, чусовские и сылвенские вогулы (то есть народ, носящий позднее, русское название, а не мифические раннесредневековые «угры») — результат позднего проникновения манси на запад от Уральского хребта, а небогатая мансийская топонимия ка этих территориях является суперстратной по отношению не только к пермской, но и к татарской [Смирнов, 2012, с. 73-76].
Впервые проведённое исследование субстратной топонимии бассейна средней и нижней Вятки [Smirnov, 2013] показывает, что на этой территории отсутствуют следы как собственно прапермского, так и сколько-нибудь древнего пермского населения: удмурты на нижней Вятке и в низовьях Чепцы были, видимо, первым пермоязычным населением, пришедшим сюда достаточно поздно (не ранее булгарского времени). Поскольку носители пермского праязыка находились в теснейших контактах с ираноязычным степным и лесостепным населением, не представляется возможным выносить пермскую прародину далеко на север (в бассейн Вычегды, например). Таким образом, между Волгой и Уралом остаётся единственный ареал, где мог быть распространён в I тыс. н.э. пермский праязык: среднее Прикамье, именно та территория, где обнаруживаются наиболее архаичные пермские гидронимы на -ва, и которая соответствует пермскому праязыковому экологическому ареалу [Белых 1999; Напольских 2008, с.21-23]. Для умозрительных домыслов об угорском присутствии в среднем Прикамье, таким образом, нет не только оснований, но и места.

Литература

Белавин А.М., Иванов В.А., Крыласова Н.Б. Угры Предуралья в древности и средние века. Уфа, 2009.
Белых С.К. К вопросу о локализации прародины пермян // Пермский мир в раннем средневековье. Ижевск, 1999,
Иванов В.А. 1999. Древние угры —мадьяры в Восточной Европе. Уфа: «Гилем», 1999.
Крыласова Н.Б. Об «угорской эпохе в Прикамье» говорить нужно // Вестник Удмуртского университета. История и филология. Ижевск, 2012. Вып. 1.
Мажитов Н.А. Заблуждение или фальсификация? // Проблемы востоковедения. У фа, 2011. №2 (52).
Матвеев А.К. Материалы по мансийской топонимии горной части Северного Урала. Екатеринбург, 2011.
Мелъничук А.Ф., Чагин Г.Н. 2010. Современное состояние «угорской» концепции в свете письменных и ономастических источников Пермского края // Вестник Пермского университета. Серия история. Пермь, 2010. Вып.2(14).
Напольских В.В. «Угро-самодийцы» в Восточной Европе // Археология, этнография и антропология Евразии. Новосибирск, 2001. №1 (5).
Напольских В.В. Пермско-угорские взаимоотношения по данным языка и проблема границ угорского участия в этнической истории Предуралья // Вопросы археологии Урала. Екатеринбург—Сургут, 2008. Вып. 25.
Напольских В.В. Рецензия на [Матвеев, 2011] //Вопросы ономастики. Екатеринбург, 2012.№ 1(12).

http://bashkorttar.ru/?p=3215