Чекистский масхаб. Беседа Степана Ломаева с Азатом Бердиным. 2 часть.

Ислам в Башкирии
Сочетание незнания и страха, навеянного сообщениями СМИ, создает благодатную почву для мифотворчества. Некоторые из мифов, родившихся в такой информационной среде, могут уже сами по себе нести угрозу мирному сожительству народов России. 

Для того чтобы осветить реальное положение дел, газета «Точка Ру» начинает публиковать цикл бесед с руководителем научного проекта «Этноконфессиональные отношения в Республике Башкортостан: основные проблемы, тенденции и противоречия», специалистом по этнополитической конфликтности, кандидатом философских наук Азатом Тагировичем Бердиным. Сегодня мы публикуем продолжение разговора. Начало беседы тут.

С.Л. В прошлой беседе мы начали обсуждать то, как народы, исповедующие ислам, встретили революцию в России. Как складывались отношения между исламом и Советской властью? Имел ли место институциональный конфликт, подобный конфликту между советской властью и православием?

А.Б. По сравнению с православием ситуация с исламом складывалась несколько иначе. С одной стороны, попытки представить ислам по аналогии с православием методологически неправильны. Эта очень распространенная в России ошибка. У ислама нет церкви, как у православия. Здесь совершенно иная система подчинения. Мусульмане не подчиняются муфтию так, как православные христиане патриарху.

Муфтият вообще не является в точном смысле этого слова религиозным органом. Муфтий не может предписывать всем мусульманам, что им делать, однако он отвечает за них организационно и является посредником между государством и исламом. Например, один муфтий может издать фетву, что нужно подниматься на джихад. Другой муфтий, если он не менее авторитетный в вопросах веры и шариата, может издать другую фетву, обратную первой. Мусульмане уже сами будут выбирать, что им делать. То есть мнение муфтия носит скорее рекомендательный характер, чем обязательный для исполнения. Нет института рукоположения, а поэтому ликвидация священнослужителя не приводит к ликвидации прихода (точнее - общины) – на его место просто становится любой наиболее исламски образованный в общине человек.

С другой стороны, ситуация складывалась иначе еще и потому, что православная церковь, как господствующая при старом режиме, активно проявила себя как противник «Красного» проекта, отчего и произошла такая трагедия разрыва с религией, последствия которой наше общество ощущает до сих пор. Ислам же не был господствующей религией, не ассоциировался полностью с режимами Российской Империи и Февраля, а, следовательно, и с их проблемами. Более того, мусульмане вполне могли встать в ряды противников «проклятого прошлого», у них были свои основания предъявить претензии Российскому государству, которые вполне принимались революционерами.

В итоге между исламом и революционными движениями в этом плане не возникало непримиримого институционального конфликта. Более того, в ходе гражданской войны были неоднократно предприняты теоретические и практические попытки совмещать ислам и новые революционные проекты.

Так, например, известный татарский общественный деятель Мирсаид Султангалиев говорил об «исламском марксизме, то есть совмещении большевизма и ислама. Делал он это на том основании, что и то и другое, говоря современным нам языком, апеллирует к общинным ценностям традиционного общества.

Осетин-мусульманин Сосланбек Тавасиев, будущий создатель знаменитого памятника Салавату Юлаеву в Уфе, который ныне изображен на гербе Республики Башкортостан, во время гражданской войны воевал на Кавказе в отряде «Красный шариат».
В башкирских частях Красной Армии место комиссаров занимали муллы, которые позже при необходимости переназначались в комиссары.

Все руководители Башкирской республики, включая основателя автономной Башкирской социалистической республики Ахмед-Заки Валидова, и не думали отказываться от исламской идентичности, признавали себя ревностными мусульманами. При этом Башкирская республика вошла в состав РСФСР как вполне советская ее часть. Т.е. хотя конфликты между мусульманством и Советской властью были, но они не носили изначально столь непримиримого характера, как в случае с православной церковью.

С.Л. Почему проекты совмещения ислама и советского жизнеустройства не нашли своего прямого воплощения в жизни?

А.Б. В ходе гражданской войны революция приобрела такую форму, при которой возможно было только тотальное господство одной идеологии. Естественно, эта сила должна была тотально вытеснять все другие по всей стране. Это сказалось и на взаимоотношениях с исламом. Естественно, не сразу, процесс был сложный.

С.Л. Предпринимались ли аналогичные попытки совместить ислам с белым движением?
А.Б. Религиозный фактор сыграл немалую роль в гражданской войне. Как я уже говорил, при первом столкновении с большевиками мусульмане Урало-Поволжья воспринимали их как безбожников и носителей хаоса. По этой причине в начале гражданской войны почти все башкирские войска были белыми, кроме полка Худайбердина, который был красным.

Однако позже стало ясно, что Колчак под лозунгом неделимой России отказывает башкирам в автономии, которая давно была ими провозглашена и осуществлялась, опираясь на собственный Башкирский воинский корпус, который Колчак попытался раскассировать между прочими частями белых.

Он был против идеи национально-территориальных автономий и считал, что любые разговоры о ней возможны только после Учредительного Собрания. Именно это во многом и погубило белых. В стране шла гражданская война, уже на тот момент люди хотели знать, какие будут гарантии национальных и конфессиональных прав, не дожидаясь никаких призрачных собраний.

Это привело к разрыву башкир с Колчаком. В итоге Валидов с большей частью личного состава Башкорпуса перешел на сторону Красной Армии. Он, типичный интеллигент, мусульманин по вероисповеданию, но человек светский, придерживался прагматичных позиций и считал возможным сотрудничество с Советской властью, если она признает автономию и в Башкирии не будет прямых гонений на религию. В автономной Башкирии их действительно не было, на её территорию даже продотряды Красной армии не допускались.

Массовое и жестокое вооруженное столкновение мусульман с Советской властью произошло в рамках не Белой, а Черной Армии – ополчения эсеро-крестьянского восстания «Черный орел», так называемой «вилочной войны» 1920 г., названной так по основному оружию повстанцев – вилам и топорам. Хотя в их рядах были крестьяне всех национальностей – и русские, и немецкие колонисты, и латыши, ударной силой восстания стали мусульмане тех частей Башкирии, которые еще находились под властью Уфимского губревкомиссара Бориса Эльцина, вне юрисдикции автономии, ограниченной тогда так называемой Малой Башкирией.

Лозунги повстанцев были направлены против продотрядов, за «Советы без безбожных коммунистов» и за присоединение к Башкирской АССР, мусульманской в их представлении. Один из духовных лидеров восстания, ишан Бадретдин, объявил «безбожникам-коммунистам» джихад. Но регулярные части Башкирского войска, на которых надеялись повстанцы, на помощь не пришли – Москва подтвердила признание автономии, а Валидов – лояльность Башкортостана РСФСР, башкирские полки и бригады продолжали сражаться на фронтах с «белыми» и поляками в составе РККА.

Конфликт на территории самой автономии разразился чуть позже, носил уже политический характер и вылился уже в настоящую войну, но опять же вне Белого проекта: башкирские повстанцы во главе с Унасовым и Мурзабулатовым, воюя с карательными частями ЧК и РККА, даже называли себя Башкирской Красной Армией. Примирение было достигнуто при содействии направленного с польского фронта комбрига Башкирской кавалерийской бригады РККА Мусы Муртазина.

В целом, разрыв Башкирского корпуса с Колчаком в 1919 г. на условиях признания автономии Башкортостана обозначили бесповоротный разрыв с Белым проектом, и все описанные столкновения, как видим, не означали возвращения к нему. Однако Башкорпус перешел на сторону красных не в полном составе. Некоторые части под влиянием шейхов Курбангалиевых всё же осталось на стороне белых, например, пехотный полк Галимьяна Тагана и кавалерийский - упомянутого Мусы Муртазина, который позже опять с боем вернулся к красным и стал прославленым комбригом РККА.

Курбангалиевы, оставшиеся с белыми до конца, считались лидерами в своем Аргаяшском кантоне Башкирии (нынешняя Челябинская область), там они пользовались безраздельным авторитетом, который был, прежде всего, религиозным. Курбангалиевы были ярыми врагами Советской власти, и основой их антибольшевизма было именно неприятие большевиками религии.

Самый известный из них – Мухаммед-Габдельхай Курбангалиев - впоследствии отступал с войсками Колчака. Он был союзником знаменитого атамана Семенова и «Черного барона» Унгерна. С ними связано много интересных историй, в том числе история о пропавшем «золотом эшелоне». Позже Мухаммед-Габдельхай был объявлен Великим имамом Дальнего востока. Он эмигрировал в Манчжурию, оттуда в Японию, где стал главой мусульманской общины, основал мечеть и печатные органы дальневосточной уммы, писал аналитику на геополитические темы и трактаты по проблемам урало-алтайской семьи народов.

С.Л. Как сложилась дальнейшая судьба Мухаммед-Габдельхая Курбангалиева?
А.Б. За ним долго, но безуспешно охотилась советская разведка. В 1945 году, после победы над Германией, Советская армия разгромила японскую Квантунскую армию. Там же в Манчьжурии был захвачен и Курбангалиев.
Он провел 10 лет в лагерях, отсидел «от звонка до звонка», вышел и вернулся к себе домой в Челябинскую область, где прожил до 1972 года мирным муллой, и никто не знал, кто он в действительности такой.

На примере одной этой судьбы можно рассказать о многих перипетиях гражданской войны. Среди прочего, например, Курбангалиев был одним из главных лиц, противодействующих татарскому националистическому проекту «Идель-Урал».

Его основатель Гаяз Исхаки приезжал в Японию, чтобы агитировать оказавшихся в Японии татар и башкир. Курбангалиев сначала предупредил его, что это не его территория, а потом заявился на лекцию Исхакова со своими сторонниками, учинив форменное побоище. Наконец, японцы попросили Мухаммед-Габдельхая покинуть страну.

С.Л. То есть противостояние татарского и башкирского национального проектов продолжалось и после гражданской войны?
А.Б. Дело в том, что башкирский и татарский националистические проекты противоречат друг другу. Татарский националистический проект немыслим без поглощения башкир либо большей их части, без аннигиляции Башкортостана ему никогда не стать серьезной, политически значимой величиной. У них борьба за одну и ту же паству, и примирение между ними в действительности невозможно. Это тем более любопытно, что сами по себе этносы башкирский и татарский не просто единоверцы – это действительно народы-братья, примерно как русские и украинцы.

Вплоть до роспуска Башкирского Войска башкиры занимали совсем иное, чем татары, положение и в империи, до Кавказских войн они были главными защитниками уммы в России, своеобразной Спартой, у которой, соответственно, ресурсов для мирной бюрократической и интеллектуальной статусно-ролевой борьбы было меньше, чем у мирно развивавшихся татар.

Более того, после осуществления проекта «татарской нации» начала XX века, когда почти все небольшие разрозненные группы тюрок России собрались в этом проекте татарской нации, в Урало-Поволжье они стали значительно превосходить башкир численно.
Это означало и численно большую интеллигенцию, бюрократию, номенклатуру. По этой причине башкирская интеллигенция всегда находилась в конкуренции с татарской, претендующей на одни и те же ниши, в том числе в БАССР.

Отстаивая идентичность своего народа, все башкирские деятели твердо настаивали на максимально возможном отделении от татарского проекта, при том, что сами народы, я повторяю, считают друг друга братскими, похожими, но разными. Именно осуществленный башкирами проект автономной республики пресек в зародыше татаристскую модель “штата Идель-Урал”, оставшуюся в мечтах кучки националистически настроенных казанских интеллигентов, за что татаристы (татарские националисты) до сих пор ритуально ненавидят Ахмет-Заки Валиди.

С.Л. Поэтому башкиры настаивали на существовании и отдельного муфтията?
А.Б. Да. Причем на этом настаивали и красные, и белые башкиры. Курбангалиев отстаивал идею башкирского муфтията перед белыми, Валидов – перед Советской властью.

Позже, при Сталине, Заки Валидов был объявлен принципиальным врагом Советской власти, и это, в общем-то, имело под собой некоторые основания, так как Валидов был ярко выраженным башкирским националистом, и его идеология могла привести к конкуренции с Советской властью за умы башкир.

Башкирский муфтият же в период «сталинской реакции» ассоциировался с эпохой Валидова. Таким образом, неудивительно, что самостоятельный муфтият в Башкирии в 1936 г. был упразднен, и контроль над уммой был сосредоточен в Духовном управлении мусульман Европейской части СССР и Сибири (ДУМЕС) с центром в столице Башкирии, Уфе. Этот период сопровождался репрессиями.

Однако отдельный башкирский муфтият достаточно долго существовал и, забегая вперед, скажу, что был восстановлен в 1992 г. Определенные гонения на ислам в СССР были, но они прекратились примерно тогда же, когда и гонения на православную церковь.

С.Л. То есть ближе к военному времени?
А.Б. Да, ближе к военному времени, когда в генеральной линии партии победил патриотический, общегражданский курс. Другими словами, национальный вариант Советского проекта победил интернациональный троцкистский, точнее, интернационал-экстремистский. Стало ясно, что нужно все-таки искать какие-то традиционные основы и скрепы общества. Начался постепенный, очень медленный, сложный дрейф в сторону терпимости к религии.

По большому счету теперь Советскому проекту стало уже не обязательно конкурировать с религией. Удался эксперимент формирования квази-религиозного советского сознания. Наши предки с не меньшим религиозным пылом строили уже Советскую власть, воевали за Советскую власть.

Религия же оказалась на обочине развития общества, но все-таки оставалась еще достаточно значимой, чтобы с ней считались. В военное время союз религии и Советской власти, как известно, произошел — не только с православной церковью, но и с мусульманской уммой.

Существует известное, хотя и не имеющее документальных подтверждений, предание, что подобно тому, как вокруг Москвы обносили иконы, вокруг Москвы облетал вместе со Сталиным сын знаменитого башкирского суфия Зайнуллы Расулева, тогдашний муфтий ЦДУМ Габдрахман Расулев. То есть это была такая суфийская практика по защите столицы. Тот же Г.З.Расулев передал государству 50 тысяч рублей на танковую колонну, на что в газете «Известия» благодарственной телеграммой отозвался И.В. Сталин.

Сталин лично разрешил строительство двух новых мечетей, в Миассе и в Башкирии. Мусульмане, как и христиане, во всех храмах призывали к победе советского оружия, был объявлен джихад фашистской Германии. Естественно, башкиры и татары воевали, воевали очень хорошо, как все советские мусульмане и все советские люди.

С.Л. Делались ли попытки со стороны нацистского руководства создать войсковые подразделения из пленённых советских граждан татарской и башкирской национальности?

А.Б. Был такой коллаборационистский легион, «Идель-Урал», подразделение Вермахта, состоявший из представителей народов Поволжья и Приуралья. Специалист по этнопсихологии Герхард фон Менде, человек из ведомства Розенберга, провел там очень интересную экспертизу.
Изучая психологию личного состава, а также их лояльность к Рейху, он пришел к интересным - и однозначным, выводам. В его закрытом докладе, предназначенном для нацистского руководства, было сказано, что по своему менталитету личный состав Идель-Урала – это глубоко советские люди.

Менде говорил, что это поразительное дело: они могут ругать советскую власть, они недовольны ею, но в целом почти все они убеждены в победе Советского Союза. И, заметьте, это был 1943-й год – пик побед гитлеровской коалиции, а они все равно были уверены, что Советский Союз победит.

Они говорили о том, что больше всего претензий к большевикам по религиозной линии, обижались на Советскую власть, что она притесняет ислам. Если бы не это, то, возможно, даже у них недовольства бы не было. Это при том, что уровень жизни был в те годы весьма и весьма невысок по потребительским критериям, а значит, Советская власть сумела предложить народу то, что ценилось им очень высоко, выше благ личного потребления. За считанные годы была создана очень мощная советская идентичность.

С.Л. Участвовал ли легион Идель-Урал в боевых столкновениях?
А.Б. Применение «Идель-Урала» оказалось совершенно нецелесообразным на практике. Реального участия в боях они не принимали. Нацисты направили их против партизан. В результате первые же подразделения перешли на сторону партизан, а вот там они стали воевать отлично.

Кстати, в одном из батальонов Идель-Урала оказался зять уже упомянутого мной Мухаммед-Габдельхая Курбангалиева Вахит Ямалетдинов. Сначала он воевал в рядах Советской Армии. Попал в плен. В лагере для военнопленных был завербован в «Идель-Урал». Как только появилась возможность, он со своими товарищами вырезал подвернувшихся солдат немецкого гарнизона и ушел к белорусским партизанам, с которыми оставался до самого конца войны. Среди них был прославлен как лихой пулеметчик по прозвищу «Ванька-башкир» и неоднократно награжден, после войны был всегда радушно принимаем лично партийным главой Белоруссии Петром Машеровым. Я хорошо знаю его сына, муллу Равиля Ямалетдинова, который мне и показывал наградные листы своего отца.

На примере судьбы этого человека можно рассмотреть, как в историческом развитии сочеталось исламское самосознание с национальной идентичностью и советской действительностью. Да, вначале было немало противоречий, но их становилось все меньше и меньше. К концу войны самые конфронтационные из них практически ушли. По крайней мере, в Башкирии.


ТОЧКА.РУ. 2015. № 93.

http://www.tochka-py.ru/index.php/ru/glavnaya/entry/461-548796523