Башкирские ученые. Бессмысленное «хождение по кругу». А МСУ не пробовали?

"Многие будут приходить и называться именем моим!"
                               Провозвестник МСУ

Россия и Башкирия в поисках «консервативной модернизации» 

В конце 2014 г. в Уфе вышла в свет коллективная монография под авторством А.М.Буранчина, Р.Р.Вахитова, И.В.Демичева (на фото) «Социокультурные аспекты модернизационных процессов в Республике Башкортостан». Уфа: «ДизайнПресс», 2014. - 240 с.

Данная монография, написанная сотрудниками Института гуманитарных исследований РБ, посвящена крайне актуальной, злободневной и политизированной теме модернизации современного российского государства и общества.




Особую важность, поднятые в ней вопросы, приобретают именно сегодня, когда в условиях гражданской войны на Украине, падения курса рубля, политической и экономической изоляции России, а также нарастающих системных и институциональных проблем - становится ясно, что путинская модель «ситуативного консерватизма» постепенно исчерпывает свои возможности, требует коренного пересмотра основных принципов нынешнего курса.

Это уже очевидно как для большинства представителей прозападной, либерально-ориентированной оппозиции (включая весь спектр маргинальных сил ждущих своего «звездного часа»), так и для сторонников консервативно-патриотического курса.

Трудности, неожиданно обрушившиеся на Россию, лишь сильнее обнажили суть главной, центральной проблемы, которая так и не была решена за все годы правления В. Путина - перехода от имитационной социально-экономической политики (неважно либерального или консервативного тона), к последовательной, крупномасштабной и реальной модернизации. С повышением уровня национальной и экономической автономности, с уходом от «газонефтяной» зависимости и ростом реального сектора экономики, с опорой на традиционные ценности и менталитет основной массы населения страны.

Опасность такого положения не в том, что это просто бессмысленное «хождение по кругу», а в том, что «ситуация имеет явно негативную динамику» (с. 168). Как пишут авторы книги: первоначально «консервативные реформы В. Путина были восприняты большинством населения и патриотической частью элиты как начало радикального поворота к новому проекту, соответствующему цивилизационной матрице России. В этом направлении действительно было многое сделано». Однако, рассмотрев ситуацию «в динамике социально-политических процессов, которые шли в стране в 2000-2012 гг. они обращают внимание на то, что все эти годы власть парадоксальным образом стремилась одновременно следовать двум идеологически противоположным векторам цивилизационного развития - консервативному и либеральному», что, в конечном, счете «не позволило по истечение 12 лет решить никаких фундаментальных задач в экономике и социально-политической сфере» (с. 167).

«Такому положению дел способствовала и позиция самого В. Путина, стремящегося к сохранению консенсуса между либеральной и консервативной частью правящей элиты». Как обосновано считает А. Буранчин: именно эта установка главы государства, называемая иногда «ситуативным» консерватизмом, «наиболее красноречиво показала краткосрочный характер его действий в первое десятилетие правления, и прежде всего на уровне масштабного стратегического планирования» (с. 167).

В итоге: «во многом впустую оказалась растрачена реальная поддержка большинства населения и консервативно-патриотической интеллигенции, на волне которой в 2000 г. В. Путин возглавил распадающуюся страну. Явственно наметилась стагнация политической системы страны, неэффективность и ущербность ее институциональной сферы с набором политических симулякров; политический процесс начал носить более формализованный и имитационный характер. Проявилось скрытое и явное недовольство властью как со стороны либерально-ориентированной части населения, так и со стороны «путинского большинства», то есть снова возник широкий общественный запрос «на перемены» (с. 167).

Пожалуй наиболее красноречивым подтверждением приведенных выше оценок может служить ситуация с проблемой продовольственной безопасности, которой, с началом трагических событий на Украине и введением санкций, неожиданно озаботилась федеральная власть. В общих чертах она выглядит так – вначале разговоры и громкие заявления чиновников различного уровня о политике импортозамещения, затем ура-патриотическая демагогия, что «России сама в состоянии прокормить себя», что «санкции наоборот укрепят село и сектор аграрного производства, нужно лишь допустить их в крупные сети» и т.д. А что в итоге? Да, обвала не произошло, цены выросли, но не сильно. В тоже время в торговых центрах по-прежнему царит диктат иностранных товаров. Нет видимых крупных проектов по поддержке отечественных сельхозпроизводителей. Крупных финансовых вложений в агросектор. Другими словами, все осталось по-старому, лишь вместо европейских продуктов, появились продукты из других стран.

Или другой, не менее показательный, пример. 22 октября 2013 г. в Уфе на заседании президентского Совета В. Путин заявил о необходимости создания единого Центра мониторинга межнациональных отношений. Казалось бы, урок украинских событий говорит сам за себя – блок межэтнических (религиозных) и социальных противоречий является главным условием для ликвидации любого режима оказавшего в прицеле геополитических интересов США. И данная инициатива президента была воспринята российским экспертным сообществом как сигнал о создании мощной, единой федеральной системы мониторинга - равноудаленной и независимой как от региональных властей, так и различных структур и ведомств способных повлиять на результаты ее работы. Однако, как всегда дальше слов дело так и не сдвинулось. Имитация в управлении государством приобрела устойчивый характер.

Кризис системного мониторинга и прогнозирования в РФ выражается и в том, что власть через СМИ тиражирует нужные цифры и тезисы (что в принципе правильно с точки зрения идеологии), но при этом постепенно сама начинает верить в эти «радужные» мифы и мантры. Как отмечает эксперт журнала «Политическое образование» Вячеслав Петров: «Минэкономразвития в течение прошлого года восемь раз пересматривал свой прогноз по оттоку капитала и шесть – по темпам экономического роста. И практически каждый раз специалисты МЭР в своих очередных прогнозах исходили из того, что в следующих месяцах капитал вообще перестанет бежать из страны, а замедление роста экономики прекратится». А что вышло в реальности? В реальности отток капитала из России в 2014 году составил 134 млрд. долларов или 10% от всей денежной массы в российской экономике.

Даже по официальным данным Росстата, в течение последних нескольких лет в российской экономике падает большинство показателей: темпы роста ВВП, располагаемые доходы населения, прибыль компаний (за исключением экспортного сектора), инвестиции в основной капитал, оборот розничной торговли. Не видеть этого невозможно, тем не менее, Минэкономразвития в своем макроэкономическом прогнозе на 2014 год закладывало рост экономики на 2,5%; отток капитала из страны в 25 млрд. долларов (то есть в 5 раз меньше чем вышло), а курс американской валюты – 35,5 рубля. Как говорится, комментарии излишни…

К сожалению, схожую ситуацию можно наблюдать практически всюду, во всех сферах экономики, социальной и политической жизни России. Есть ли выход из этого заколдованного круга? Ведь уже ясно, что страна все ближе подходит к опасной черте распада обусловленному процессом медленной деградации всех систем жизнеобеспечения…

Если поставленный нами вопрос упростить до наглядной схемы, то картина будет выглядеть следующим образом. Первый вариант: правительство вновь возвращается к прежнему курсу с возобновлением либерально-монетаристских реформ в духе 90-х годов. Второй: сохранение статуса кво, а значит и практики ситуативных мер на постоянно возникающие вызовы, отвечать на которые становится с каждым разом все труднее. Наконец, третий, на наш взгляд, самый реалистичный выход - инициирование нового витка масштабных преобразований в стране на основе доктрины и логики «консервативной модернизации»; окончательный разрыв либеральной частью элиты и либеральной версией реформ. В противном случае, если исходить из общей динамики протекающих процессов, то есть нарастающего давления на систему как изнутри, так и извне, Россия очень скоро может повторить трагическую судьбу СССР.

В тоже время с сожалением приходится признать, что, несмотря на то, что консервативная идеология постепенно проникла в общество и стала частью официального политического дискурса, тем не менее, ее научно-теоретическая, концептуальная база еще крайне слабо разработана в России. По иронии судьбы консерватизм сегодня у многих ассоциируется лишь с «Единой Россией», в то время как сами ведущие представители российского консерватизма (традиционализма) достаточны резки в оценках действий и политики правящего режима.

Думается, что в этом смысле монография «Социокультурные аспекты модернизационных процессов в Республике Башкортостан» может стать, если не большим вкладом, то хотя бы поводом к адекватной рефлексии современных реалий сложившихся в стране. Поскольку, несмотря на название, книга главным образом посвящена именно проблематике «консервативной модернизации», в которой Башкирия является лишь объектом анализа с позиций «консервативной методологии», а региональные процессы рассматривается в общем контексте общероссийских проблем.

Первый раздел исследования «Анализ методологического аспекта модернизации», написанный к.ф.н. Р. Вахитовым, посвящен общетеоретическому социально-философскому анализу проблемы. Сделав широкий критический обзор существующих теорий модернизаций, он приходит к выводу: «сегодня существует большое количество различных «школ модернизации», разительно отличающихся друг от друга своими мировоззренчески-ценностными и философскими основаниями. Пожалуй, единственное, что их объединяет – признание безальтернативности модернизации и невозможности существования в современном мире общества, сохраняющего архаически-традиционное устройство» (с. 17).

Разница между представителями противоположных школ, по мнению автора, лишь в оценке цели и характера модернизации. Так, «прозападно и либерально настроенные теоретики модернизации видят цель модернизации в разрушении традиционных оснований тех или иных обществ и постепенном превращении их в общества с рыночной экономикой, демократическим политическим устройством и максимальной эмансипацией индивидов в социальной сфере». В то время как «почвеннически и консервативно настроенные теоретики модернизации видят ее цель в ином – в максимально возможном сохранение традиционных устоев и независимого развития своих обществ, а модернизацию, адаптированную к местным социокультурным реалиям, рассматривают лишь как средство противостояния экспансии Запада и его модернизационных проектов» (с. 18).

От осмысления первичной модернизации в философии и социологии Нового времени, он переходит к анализу ранних теорий модернизации, которые возникли на Западе в 1950-60-х годах, отмечая, что: «собственно теории модернизации появились в 1950-х годах в США. Толчком для их развития послужил крах колониальной системы и возникновение в Третьем мире множества стран, которые либо сами, либо под влиянием США выбрали западный путь развития. Теоретики модернизации видели свою цель в том, чтоб выработать рекомендации и проекты успешной модернизации этих стран (предлагая программу капиталистической модернизации как альтернативу коммунистическому пути развития для стран Третьего мира)».

«Именно в университетах США сложилась теория модернизации как компаративистская дисциплина, сочетающая достижения философии, истории, экономики, этнографии и других наук. Надо ли добавлять, что исследования эти щедро финансировались и поддерживались государством, поскольку, как мы уже отмечали, американское правительство использовало их результаты для практической модернизации многих стран Третьего мира, в том, чтоб превратить их в своих союзников в тогдашнем биполярном мире» (с. 34).

Постепенно в 1960-1980-е гг. теории модернизации с одной стороны дискредитировали себя при попытках положить их в основу практических модернизационных реформ в странах Третьего мира, с другой стороны были подвергнуты всесторонней и глубокой критике самими западными интеллектуалами. Как отмечает Р. Вахитов - теоретики модернизации начала 1980-х - С. Хантингтон, В. Дейвис, пришли к выводу о том, что не только экономическое развитие является условием развития демократии и политической модернизации, но и ряд других условий, прежде всего политических (особенно религия, которая в традиционных обществах играет огромную роль).

Учитывая эти поправки, в начале 80-х казалось, что возрождение линейных либеральных теорий модернизации уже невозможно. Однако распад СССР неожиданно вдохнул вторую жизнь «в либеральные теории модернизации, которые пережили в 1990-х годах свой ренессанс». Дополнительным фактором, способствовавшим неомодернизационному буму, стали успехи модернизации в странах Дальнего Востока (Южная Корея, Сингапур, Тайвань, Гонконг).

Как пишет Р. Вахитов в этих условиях «сторонники неолиберальных теорий модернизации – воспряли духом. Ими были разработаны проекты для проведения модернизации в бывших социалистических странах Восточной Европы и в бывшем СССР. Эти программы были воплощены в жизнь при поддержке стран Запада (прежде всего, Евросоюза и США), причем, поддержка состояла, кроме прочего, в направлении в эти страны советников, под руководством которых правительства постсоциалистических стран проводили ускоренную либерализацию и модернизацию (так, руководителем группы экономических советников президента Б. Ельцина был Джеффри Сакс).

В тоже время, если проведённая в Польше в 1990-1991 году при правительстве Лешека Бальцеровича «шоковая терапия» первоначально внушала некоторые надежды, то в России «результаты получились диаметрально противоположные. Вместо становления рыночной экономики и либеральной демократии европейского типа, Россия погрузилась в архаизацию и хаос» (с. 94).

Разбирая опыт либерального мифотворчества, заложником которого Россия была в течение многих лет, Р. Вахитов показывает, что схожие идеи высказывают, тиражируют сегодня и российские исследователи модернизации. В качестве примера, он разбирает концептуальные идеи А. Вишневского изложенные им в книге «Серп и рубль. Консервативная модернизация в СССР».

Отмечая, что «без сомнений, концепция А. Вишневского не просто интересна, но и объясняет очень многое в нашем советском прошлом». Р. Вахитов тем не менее, считает, что «главный ее изъян – то же самый, что и у западных либеральных теорий модернизации. Вишневский исходит из того, что возможен только один вид модернистского общества – либеральное капиталистическое общество западного типа (с. 56). Но с этим трудно согласиться, поскольку даже «европейские теоретики модернизации пришли к выводу, что модернов может быть много и советский модерн был одним из них».

В заключение раздела автор приходит мысли, что «сейчас перед Россией стоит задача выработки нового проекта модерна, который при этом не копировал бы западный и соответствовал российским традиционным ценностям» (с. 57).

Вторая глава монографии, написанная к.ф.н. И. Демичевым, посвящена вопросам сложных социокультурных процессов в ходе модернизационного перехода. В частности он отмечает, что «модернизационный переход, как специфическое состояние социальной системы, представляет собой коренное изменение принципов ее устройства, так как затрагивает все сферы общества и все его организованные единицы, а также всех членов общества, требуя, в том числе, и «нового человека», способного жить и работать в новых условиях». Соответственно «трансформации такой глубины неизбежно порождают обширные конфликты во всей полноте социальной системы, которые вместе сливаются в один фундаментальный кризис модернизационного перехода».

Сам же модернизационный переход, по мнению И.Демичева, «включает в себя решение фундаментальных задач, эффективность которого в целом определяет как сам ход процесса и его итоговую успешность, так и степень конфликтности его протекания. Такими задачами, помимо создания новой техносферы, являются: а) инкорпорирование в обыденную практику новых институциональных норм в рамках складывания новой, «модернизированной» парадигмы социального порядка социокультурной системы, б) формирование и воспроизводство новых личностных черт – стереотипов поведения, навыков и умений, ценностных ориентаций и общей «новой» парадигмы мышления – то есть, в целом, «нового человека», способного к жизни в новых социокультурных условиях; в) формулирование и закрепление в культуре институциональных и личностных изменений, что обуславливает возможность их воспроизводства как в данный момент, так и при смене поколений. Как складывание и становление новой социокультурной системы на основе новой техносферы, модернизационный переход представляет собой процесс перераспределение ресурсов этой системы – капитала, людей, организаций и информации – в рамках новой социальной структуры» (с. 231).

Третий раздел книги «Регионы в процессе модернизации России (на примере Республики Башкортостан)» написанный к.и.н. А. Буранчиным, представляет собой системный анализ социокультурных и политических процессов, которые протекают сегодня в современной России, в том числе и на региональном уровне.

Обращаясь, прежде всего, к теоретико-методологическому аспекту проблемы модернизации он показывает, что тезис о неспособности обществ традиционного типа органично развиваться на основе собственной традиции, является мифом, привнесенным в Россию в ходе транзита либеральной идеологии 90-х годов. В то время как в обновленной теории модернизации на смену антитрадиционалистским рефлексиям постепенно приходит представление о высоком «модернизационном потенциале традиций». Суть которого заключена в следующей формуле: органичное принятие обществом инновационных экономических технологий возможно лишь в случае, если инновации вырастают из традиций» (с. 116).

Главное в этом процессе, по мнению А. Буранчина, правильно выбранная и последовательно реализованная модель модернизации, которая учитывала бы весь сложный комплекс социокультурных, политических и экономических особенностей той или иной страны. И здесь важно определить и учесть цивилизационную составляющую, поскольку «контрмодернизационной силой традиционное общество становится только в том случае, когда реформы затрагивают его фундаментальные ценности, то есть становятся несовместимыми с его мировоззренческой и социокультурной матрицей. В других же условиях оно досрочно открыто для инноваций, и способно не только воспринимать, но и органично синтезировать их в социальную ткань своей культуры» (с. 117).

Автор считает, что в случае с Россией, двадцатилетняя эпоха социальных трансформаций наглядно показала невозможность и тупиковость осуществления либеральной модели модернизации. Более того, «чем дальше идет время, тем все явственнее за политическим фасадом нашего государства проступают черты традиционного социального устройства». Следовательно, «лишь осознав, что сегодня в России вновь сформировалась (восстановилась) система, характерная для традиционных, «недемократических» обществ, и соответственно выработав исходя из этого новый модернизационный проект, можно будет постараться выйти из глубокого политического кризиса, в который все больше погружается наша страна» (с.12).

Также с позиций консерватизма (традиционализма) А. Буранчин анализирует и поводит итоги правления В. Путина в 2000-2010 гг. В частности, он один из немногих ученых в России, кто считает, что они в целом укладываются в рамки так называемой «неоконсервативной революции». По его мнению, она определяется следующими моментами: 1. восстановление общества сословного типа с элементами классовых отношений. 2. претензия на статус сверхдержавы на мировой арене и воспроизводство принципов имперской геополитики. 3. становление распределительной экономики со слабыми рыночными отношениями. 4. модернизация «сверху» и искусственное структурирование российского общества. 5. контроль над СМИ и формирование государственной системы по манипуляции массовым сознанием. 6. восстановление патерналистской политики. 7. победа над регионализмом и введение прямого административного управления регионами. 8. ликвидация института выборов и создание иерархической вертикали власти и др.

В тоже время произошедшая «неоконсервативная революция» в России, по мнению А. Буранчина, характеризуется своей незавершенностью. В результате «процессов запущенных неоконсервативными реформами восстановилась внешняя форма характерная для «традиционного общества», которая, тем не менее, лишена реального содержания». В итоге «несоответствие между «демократическим фасадом» и цивилизационной матрицей общества (которая сохранилась практически в «старом» виде), является главной причинной создающей условия для институционального тупика, поскольку двойственный характер политического дискурса задает два прямо противоположных друг другу вектора развития» (с. 162).

Размышляя о ее возможных перспективах, он приходит к однозначному выводу, что «неоконсерватизм крайне неустойчивое и переходное состояние общества, который рано или поздно будет преодолен».

Анализируя политику Кремля и дальнейшее усиление консервативного тренда в 2010-2013 гг. он вновь констатирует, что: «Силовики» и государственники в лице В. Путина создали типично традиционалистский режим, механизм функционирования которого они, по всей видимости, плохо понимают. Не могут они его также модернизировать и привести в стабильное состояние». Как считает А. Буранчин: «Поворотным моментом в этом сползании стали и выборы 2011-12 гг., когда попытка опереться на «консервативное большинство» со стороны В. Путина привела к тому, что либералы и левые радикалы бросили уже открытый вызов сложившейся системе» (с. 172).

Считая путинские годы временем упущенных возможностей, он объясняет неспособность режима развернуться в сторону реальной модернизации тем, что «за 2000-2012 гг. не было сделано даже слабых попыток со стороны власти сформировать адекватную и дееспособную консервативную элиту. Статусно и идеологически закрепить ее положение на политическом Олимпе». В заключении А. Буранчин задается риторическим вопросом: Есть ли выход из складывающейся ситуации? По его мнению, «чтобы снять данные противоречия, правящая элита в лице В. Путина должна пойти на радикальную смену парадигмы внутриполитического развития страны, решить этот вопрос, прежде всего, на уровне цивилизационного выбора, что, автоматически потребует пересмотра сложившихся подходов в области государственного строительства, в социально-экономической и политической сферах. Создаст условия для нового витка институционального творчества (с. 174).

Переходя затем на региональный уровень проблемы, автор начинает с того, что анализирует современное состояние башкирского общества с точки зрения социокультурной модернизации. По его мнению, оно «переживает сегодня крайне болезненную социальную трансформацию, вызванную переходом от аграрного, традиционного образа жизни к обществу городской культуры». Как считает А.Буранчин «завершается огромный исторический период, начавшийся с момента советской модернизации и окончившийся (условно) в 2010 г. с демонтажем «авторитарного режима М. Рахимова». Однако «запаздывающий характер урабанизационного перехода делает этот процесс, в виду его неорганичности, не только болезненным, но конфликтным, что требует особого внимания, учитывая, что башкиры являются четвертым по численности (после русских, татар и украинцев) народом Российской Федерации» (175).

Он достаточно убедительно показывает, что данный социокультурный переход, связанный с урбанизацией, имеет ярко выраженный политический контекст, так как сильно влияет на общие региональные процессы. Как пишет автор: «Многие проблемы, с которыми столкнулось сегодня башкирское общество, являются прямым следствием процессов протекавших в 1990-2010 гг. К примеру, привыкшее жить под патерналистским «зонтиком» государства, основная масса его представителей отвергало любые необходимые перемены, хотя они постепенно вызревали внутри общества. В этом желании ей всячески потакала рахимовская правящая элита, сама состоящая в основном из представителей аграрного лобби. В итоге все закончилось не только болезненным демонтажем режима, но и резкой модернизацией «сверху», которую сегодня достаточно последовательно проводит окружение Р. Хамитова» (с. 184).

Далее, но уже в качестве политолога, А. Буранчин анализирует процессы, начавшиеся в регионе с 2010 г. (с момента назначения Р. Хамитова главой Башкирии). Помимо общих институционных реформ, им описаны выборы депутатов в Государственное собрание – Курултай РБ прошедшие в 8 сентября 2013 г. Выборы главы региона 2014 г. и другие значимые мероприятия.

Следует отметить, что являясь историком по образованию, А. Буранчин, при описании региональных процессов создает параллельно единую хронику современных общественно-политических событий РБ, старясь при этом максимально объективно освещать действия и позиции различных сил и политических акторов республики. К сожалению, многие местные политологи зачастую игнорируют эту кропотливую,непростую, но необходимую для формирования общей картины, работу. Таким же образом, сидя в Москве, поступают и федеральные эксперты, создавая мифические картинки о Башкирии, главным образом на основе материалов местных аналитических таблоидов.

Говоря в целом о реформах и характере новой власти, А. Буранчин делает крайне осторожные выводы. Как пишет автор: «Назначение Р. Хамитова главой Башкирии в 2010 г. запустило цепную реакцию сложных социально-экономических и политических процессов, что постепенно привело регион в качественно новое состояние». Речь, по его мнению, идет, «о завершении большого политического цикла – периода «суверенного развития» (1990-2010 гг.), когда в Башкортостане существовал жесткий авторитарный режим, а сама республика обладала значительным объемом политических и экономических прав» (с. 224).

Однако «характер этих изменений сложен и крайне противоречив». С одной стороны, «Рустэмом Хамитовым в республике была осуществлена политическая реформа по либерализации сложившейся системы. С гражданской сферы убрали пресс «государства». Был серьезно ослаблен клановый принцип при осуществлении кадровой политики, нет на данный момент и открытого противостояния с федеральным Центром. Значительно расширена база системной оппозиции, а новые акторы введены в парламент республики (к примеру, КПРФ РБ).

По мнению автора «Все эти давно назревшие реформы не только стабилизировали политсистему РБ, но и окончательно маргинализировали внесистемную оппозиции».

С другой стороны, он отмечает, что «возник серьезный блок социально-экономических и политических проблем. К примеру, заметно осложнилась ситуация в сфере межнациональных отношений, что выражается в радикализации башкирского и русского движений РБ». «Кадровая чехарда не позволяет создать четкую вертикаль республиканской власти».

Неоднозначная ситуация и в экономической сфере: «запуск инвестпроектов спровоцировал новый передел собственности в Башкирии. Крупные российские финансово-промышленные компании начали скупать активы ранее принадлежащие либо же управлявшиеся республикой. Все это закономерно активизировало экологическое и протестное движение (Торатау, «Анти-Кроношпан»), вывело на первый план проблему социального контроля и ограничения главным образом московского бизнеса» (с. 226).

Исследуя общую динамику противостояний, он приходит к важному выводу, что «они проходят не по линии национальных или социальных конфликтов, а первую очередь в плоскости проблем «Центр - Регионы». Речь, в данном случае, как считает А.Буранчин «идет о глубинной социально-политической трансформации. Суть ее в том, что если в 1990-2010 гг. развитие республики шло в парадигме расширенной автономии, то после смены власти и демонтажа авторитарного режима маятник резко качнулся в обратную сторону от «регионализма» к «унитаризму», со всеми вытекающими из этого последствиями». Соответственно на региональном уровне возникла принципиально новая ситуация с новым набором вызовов.

В итоге, по мнению ученого: «Попытки со стороны нового руководства Башкирии запустить политическую и социально-экономическую модернизацию региона сразу же окрашиваются в конфликтные тона», поскольку «в этом процессе не работает ее базовый принцип, за счет которого в свое время советское государство осуществляло модернизацию территорий – она проводилась лишь с опорой на местные элиты, что серьезно компенсировало издержки, связанные с резкой ломкой сложившихся практик. Это и было основной сутью консервативных перемен» (с. 228).

В этой связи можно указать на некоторую противоречивость позиции автора. С одной стороны А.Буранчин, подвергнув резкой критике, в целом дает положительную оценку реформам В.Путина, указывая, что в ходе ее реализации страна резко сдвинулась в сторону «консервативной модернизации». С другой – анализируя региональную политику Центра на примере Башкирии, а также исходя из элементарной научной этики, он вынужден признать, что она носит неустойчивый, противоречивый характер. Что «в рамках усиления «вертикали» власти путинский режим достаточно резко изменил баланс сил в системе «Центр-Регионы» в сторону унитаризма. В результате чего на региональном уровне сложилась принципиально новая ситуация, которая лишь имитирует советскую модель административно-территориального управления страной».

Думается, что можно разделить многие опасения автора высказанные по данному вопросу. Поскольку как показывает исторический опыт: при дисбалансе федеративных отношений, мощная сила регионализма (а тем более окрашенного в этнические тона), таится, уходить вглубь, но не исчезает совсем. Однако затем, как ответная реакция, при первых проявлениях кризиса центральной власти, резко формируется исторический блок «национализма и федерализма», который в итоге стремительно разрывает систему изнутри. Как это уже было с Российской империей, а затем и СССР.

Соответственно, чтобы избежать развития такого сценария, важно своевременно учитывать законные права национально-территориальных образований крайне разнородной и полиэтничной страны. Поскольку правильно включенные в систему федеративных отношений, национальные регионы, из источника конфликтности, могут стать мощной опорой централизованного государства, переключив свою энергию и пассионарность на решение общих проблем (к примеру, как современная Чечня или Татарстан). И наоборот – исключенные из этого процесса, они будут постоянно раскачивать ситуацию, постепенно двигаясь в сторону политического и этнического сепаратизма.

В завершении мне остается только поблагодарить авторов за проделанную работу и выразить надежду, что высказанные в исследовании актуальные идеи, прогнозы, опасения, будут все же услышаны как властью, так и российским обществом в лице ее элиты, на которой лежит, прежде всего, историческая и моральная ответственность за будущее нашей страны.


Заведующий отделом этнологии Института гуманитарных исследований РБ, к.и.н. Ю.М. Юсупов. 

Скачать книгу: monografiya-buran.pdf [791.93 Kb] (cкачиваний: 11)

http://rb21vek.com/index.php?newsid=840

Читай также по этой теме:

А Бигнов  не в счет. В политическом пространстве РБ нет места для объективного политологического анализа. 

На минувшей неделе башкирские политические эксперты презентовали аналитический доклад на тему «Политическое пространство Республики Башкортостан в поисках точек роста». Документ доклад был выпущен под шапкой «Агентства политических и экономических коммуникаций» (Москва) и опубликован на некоторых федеральных сайтах, что само по себе, неплохо. Обратили внимание на доклад и в Башкирии. Но написать эти строки вынуждает не чувство благодарности, а желание расставить точки над «i». 

Сразу же хочу выделить два момента.

Первый – освещение доклада в государственных, по сути, в провластных СМИ - лаконичное, купированное и выхолощенное. Прозвучало только то, что доклад есть, его написали. И все. Никаких оценок. Ни мнения сторонних экспертов, ни даже ссылки на полную версию доклада.

Второй – наши так называемые оппозиционные СМИ. Один из таких ресурсов перепечатал доклад полностью, а другой ограничился перепостом короткой и нейтральной статьи. При этом модератор указал, что статья «приведена в сокращении». Непонятно, для чего было вырезано два фрагмента, в которой передается взгляд авторов доклада на курс главы региона Рустэма Хамитова и оценка взаимоотношений общества и власти в республике. Не знаю как коллеги, но лично мной такие действия воспринимаются не как «сокращение» (не место же на сайте экономил модератор), а как цензура.

Напрашивается простой и вполне понятный вывод. Места для объективного политологического анализа в политическом пространстве Башкирии нет. Возможно, одни не готовы к восприятию такого рода анализа, а другим он вовсе не нужен. И все же  искренне надеюсь, что этот и другие доклады смогут вызвать нормальную, аргументированную дискуссию по поводу текста, а не экспрессивно-оценочные суждения односложного порядка.

Считаю, для этого нужно еще раз объяснить свою позицию.

В докладе мы попытались найти слабые стороны, как нынешней региональной власти, так и альтернативных акторов политического пространства Башкирии.

И региональная власть, и противостоящие ей силы (которых объективно подавляющее меньшинство, они разрозненны и не имеют своей идеологической платформы) нуждаются в новой стратегии политического действия.

Власть главы республики Рустэма Хамитова легитимна, пользуется поддержкой большинства населения, однако это не означает, что стратегия региональной власти безупречна. В обществе обостряется запрос на социальную справедливость, которую региональной власти, хочет она этого или нет, придется удовлетворять.

Без идеологической платформы и приемлемых для общества политических ценностей, высказывая лишь недовольство в адрес кого-либо, наше интернет-сообщество, называющее себя оппозицией, обречено на положение маргинальных политических акторов.

Нынешнему курсу федеральной и региональной власти нужна оппозиция, нужна альтернативная точка зрения, а ее мы сегодня практически не слышим.

Мы приглашаем всех заинтересованных (а они, судя по реакции на доклад, есть) к нормальной и цивилизованной полемике по поводу заданной докладом «Политическое пространство Республики Башкортостан в поисках точек роста» проблематике.

Константин КУЗЬМИНЫХ,

доцент УГУЭС,  кандидат экономических наук

http://www.mkset.ru/news/patriot/23409/

А МСУ не пробовали? А глав выбирать?